— Нет, если этот негодяй наконец решится повиноваться; да, если он еще будет упрямиться, — отвечал голос.

— Повинуюсь… повинуюсь!.. — вскричал кучер. — Я сделаю все, что вы хотите.

Одним прыжком он вскочил на седло и схватил поводья. Кожаная штора закрылась, и голос продолжал:

— Жак, наблюдай за этим негодяем. Я непременно хочу быть в Париже этой ночью…

По своей неизменной привычке, слуга отвечал утвердительно; кучер, без ума от страха, пустил лошадей во всю прыть, и карета полетела с быстротой молнии по крутизне, на которой, по всей вероятности, могла разбиться ежеминутно. Однако этого не случилось, и через несколько минут езды, такой же фантастической, как скачка Леноты в балладе Бюргера, карета покатилась по дороге, более гладкой и менее опасной. Но лошади были пущены вскачь и быстрота их не замедлилась. Из-под подков сверкали искры; карета скакала по камням, в густом мраке, подобно адскому видению; кучер чувствовал, как ему захватывает дух, и считал себя игрушкой какого-нибудь ужасного ночного духа.

Путешественник, которого слуга называл кавалером и который таким образом рисковал своей жизнью с безумной смелостью, поднял штору своей кареты, высунул голову, несмотря на дождь, бивший ему в лицо, вдыхал холодный ветер и, казалось, с наслаждением упивался быстротой езды.

За полмили от Сен-Жермена, между деревней Пор-Марли и несколькими домами Марли-ла-Машинь, находится и ныне крошечная деревушка, в которой живут исключительно крестьяне и рыбаки. Эту деревушку называют Ба-Прюнэ.

В то время, когда происходили события, рассказываемые нами, в этом месте находился только один дом, довольно простой наружности; однако же он походил более на дворянский, нежели на крестьянский. Дом этот окрестные жители называли Маленьким Замком. Герб, прибитый над дверями, ясно показывал притязания хозяев на дворянство.

Шагах в пятидесяти от Маленького Замка осенние дожди и воды, текущие с горы, отчасти испортили дорогу. Крестьяне, два дня ремонтировавшие дорогу, вырыли в одной стороне ее глубокую яму, около которой свозили булыжник и песчаник. В этот самый вечер, оставляя свою работу, они поставили на груде камней зажженный фонарь, чтобы предостеречь прохожих об опасности, но ветер погасил его. Непроницаемый мрак закрывал яму, и к ней-то неслась с неимоверной быстротой карета, которую мы оставили у подошвы сен-жерменского спуска. Лошади продолжали скакать во всю прыть, и глухой треск кареты как будто предсказывал близкое ее разрушение. Вдруг они доехали до груды камней, о которых мы говорили, и ударились об нее с невероятной силой. Толчок был страшный: обе передние лошади пали замертво; две другие бросились в сторону и забились между оборванных постромок, между тем, как карета опрокинулась и разбилась. Жалобный стон раздался из кареты и замер. Слуга был отброшен шагов на десять. Третья лошадь, после тщетных усилий, упала на трупы двух первых. Подседельная, обезумев от страха, наконец освободилась от постромок и понесла с собою несчастного кучера. В двадцати шагах находилась река, наполнившаяся от постоянных дождей до того, что ее черные и глубокие волны доходили почти до краев дороги и катились с ужасной быстротой. Человек и животное исчезли в реке, закрывшейся над ними, как прозрачный и подвижный саван. Страшный крик агонии и отчаяния раздался в воздухе; но этот крик тотчас затих и слышался только шум бури и однообразный стук гигантских колес марлийской машины, казавшийся зловещим во мраке ночи.

Несколько минут протекло таким образом. Слуга, лежавший в грязи, подобно безжизненной массе, сделал легкое движение и, после двух-трех бесполезных попыток, наконец сумел встать на ноги. Он ощупал себя с головы до ног с очевидным беспокойством и не без удовольствия удостоверился, что он здоров и невредим: он отделался только довольно сильным ушибом. После подобного падения это, надо признаться, было большое счастье. Заплатив маленькую дань эгоистическому чувству самосохранения, Жак подумал о своем хозяине, которому, по всей вероятности, случай менее благоприятствовал. Он направился ощупью и хромая в ту сторону, где лежала разбитая карета.

— Кавалер!.. — сказал Жак тихим и очень взволнованным голосом.

Ему не отвечал никто.

— Кавалер! — повторил он несколько громче.

Тоже молчание.

«Может быть, — подумал Жак, — барин вышел из кареты».

И чтобы удостовериться тотчас же в основательности своего предположения, Жак засунул руку в одно из окон кареты и ощупал безжизненное тело кавалера.

«Черт возьми! — подумал он, — бедняга, кажется, находится в очень дурном положении!.. Посмотрим…»

Это, разумеется, было сказано в фигуральном смысле: мы уже знаем, что темнота была непроницаемой. Верный слуга отворил окно кареты, оторвал кожаную штору, шнурки которой не мог развязать, и притянул к себе бесчувственное тело, лежавшее в углу. Окно было узкое, и тело могло пройти в него с трудом, однако Жак удвоил усилия, и успех увенчал наконец его настойчивость. Без сомнения, эта операция причинила кавалеру сильную боль, потому что он испустил жалобный вздох несмотря на глубокий обморок.

— Он жив! — вскричал Жак. — Слава Богу!..

Он завернул тело в большой плащ и положил на сырую землю, прислонив головой к колесу разбитой кареты.

— Теперь, — продолжал он, добрый Жак, как видно, любил монологи, — теперь надо найти убежище на ночь… Наверно, хозяин до завтра не доживет, если пролежит в грязи!.. Придется поискать.

Он осмотрелся кругом, надеясь увидеть вдали свет, который мог служить ему маяком и довести до какого-нибудь обитаемого жилища. Надежда его не была обманута. В нескольких шагах показался слабый свет, сиявший в окне Маленького Замка.

— Слава Богу, — вскричал Жак. — Есть надежда!..

Он пошел в ту сторону, откуда сиял огонь, и дорогой чуть было не свалился в яму, главную причину всех несчастий этой гибельной ночи. Жак избавился, однако, от этого нового несчастья и благополучно дошел до дверей дома. У этих дверей висел тяжелый железный молоток в виде головы химеры. Жак ударил им два или три раза. Никто не отвечал на этот зов. Жак отошел от дверей и снова посмотрел в окно. Свет передвинулся на другое место. Стало быть, обитатели дома не спали, и если не отвечали на зов, значит, не хотели отвечать. Это был вывод совершенно логичный. Жак вернулся к дверям и принялся стучать сильнее и дольше, чем в первый раз. Наконец после нескольких минут ожидания, показавшихся слуге кавалера целым веком, в коридоре послышались легкие шаги. Они приблизились к двери, и женский голос — молодой и приятный, хотя и дрожавший от волнения и, без сомнения, также от страха, попросил в узкую форточку дверей: