Рауль нашел Эмроду свежее и милее — если только это было возможно, — чем вчера. Бенуа под каким-то предлогом оставил «племянницу»и кавалера наедине. Рауль поспешил воспользоваться несколькими минутами свободы. Влюбленный так сильно, как только можно влюбиться в его лета и в одни сутки, прошептал он на ухо молодой девушки страстное объяснение, которое было выслушано с волнением, не совсем притворным. О! Если бы в эту минуту Эмрода могла свободно располагать своим сердцем и своей рукой, как радостно повиновалась бы она влечению, которое чувствовала к этому молодому и очаровательному дворянину!.. Как она полюбила бы его и с какой искренностью сказала бы ему это!.. Но Эмрода не была свободна!.. Несчастная девушка отреклась от права хотеть и действовать. Она была звеном в цепи, колесом в машине и знала, что если решится на сопротивление, будет тотчас же уничтожена. Чувство этой зависимости, столь полной и столь жестокой, явилось ей в первый раз во всей своей горечи и болезненно сжало ее сердце. Две слезинки, прозрачные жемчужины, скатились с бархатных ресниц на атласные щеки.

Рауль объяснил эти слезы лихорадочным волнением, возбужденным в молодой девушке его нежным признанием. Он не сомневался более, что он любим, и счастье его удвоилось.

Когда возвратился Бенуа, ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что случилось во время его отсутствия. Он подошел к Раулю и сказал ему с выражением беспредельной важности и истинно родительского умиления:

— Сначала составьте себе положение, а потом… Ну! а потом, может статься, ваши желания сойдутся с моими…

Раулю захотелось броситься на шею этого достойного и превосходного человека и сжать его в своих объятиях. Без сомнения он и сделал бы это, но приход майора Танкреда д'Эстаньяка остановил это пылкое излияние чувств.

— Ну что? — с живостью спросил Бенуа у майора.

— Я не ошибся, — отвечал тот.

— В чем?

— В том, что барон де Кардальяк третьего дня порешил наследство своей тетки!..

— Разорился?..

— В пух.

— А все верит своему секрету?

— Еще бы… и даже более, чем прежде!..

— Стало быть, он соглашается продать свою роту?..

— В ту минуту, когда я заговорил с ним об этом, дело было уже почти решено с другим…

— Ах! Боже мой! — вскричал Рауль.

— Успокойтесь, — перебил майор, — я несколько возвысил цену, и, так как я товарищ барона, нам отдано преимущество.

Рауль подпрыгнул от радости.

— Итак, кончено? — спросил Бенуа.

— Я дал слово за нашего молодого друга…

— А цена?

— Пятьдесят тысяч, конкурент наш предлагал сорок восемь.

— Когда можем мы кончить? — спросил кавалер.

— Когда хотите. Патент и передаточная расписка барона со мною…

— Я побегу за деньгами! — вскричал молодой человек.

— Постойте, — остановил его Бенуа. — Как вы думаете, — прибавил он, обращаясь к майору, — не надо ли, чтобы прежде, нежели наш любезный Рауль отдаст свои деньги, регент одобрил и подписал уступку этой роты?..

— Да, конечно, — отвечал Танкред.

— Опять задержка! — прошептал Рауль.

— Никакой, если только регент в Париже… Вы знаете, здесь ли он, любезный майор?

— Да. Он не выезжает из Пале-Рояля.

— Стало быть, сегодня вечером все будет кончено, — продолжал Бенуа. — Я, кажется, вам говорил, что виконт Ролан де Сильвера в большой милости при дворе… Я отправлюсь к нему и отдам эти бумаги. Он тотчас поедет к регенту, и вы можете расплатиться вечером. Я думаю, это будет вам очень приятно, потому что вы должны спать не совсем спокойно возле вашего чемодана, набитого золотом!..

— Сколько же я буду вам должен? — сказал Рауль.

— Десять тысяч ливров, которые прибавлю к вашим сорока, — отвечал Бенуа, смеясь, — и уверяю вас, что вы найдете во мне не слишком жестокого кредитора… Однако пора! Я бегу к виконту. Вы подождете меня здесь, не правда ли?..

— Если вы позволите… — пролепетал молодой человек, которого мысль снова остаться наедине с Эмродой приводила почти в исступление.

Надежда эта была обманута. Бенуа точно вышел, но майор Танкред остался с молодыми людьми. Бедная птичка была так опутана, что ей невозможно было улететь. Следовательно, средства обольщения, употребляемые до тех пор, становились бесполезны; с другой стороны, благоразумие требовало не допустить Эмроду сделать какой-нибудь из тех необузданных поступков, которые так свойственны дочерям Евы. Рауль предпочел бы дуэт, но принужден был покориться необходимости и довольствоваться трио.

Отсутствие Бенуа было продолжительно. Он возвратился только к шести часам вечера и в карете.

— Регент подписал! — вскричал он, войдя в комнату, и показал Раулю пергамент, запечатанный огромной печатью, с гербом Франции, и подписанный Филиппом Орлеанским.

— Рота ваша, любезный друг, — сказал он юноше. — Только надо заплатить, и сегодня же вечером.

— Я готов, — отвечал Рауль.

— Я приехал в карете, — продолжал Бенуа. — Поедем к вам, возьмем деньги и вернемся сюда обедать. Потом мы с майором отвезем пятьдесят тысяч бедному безумцу Кардальяку, который тотчас их прокутит.