Отправив особо настырного за борт, Олег столкнулся с рабом-степняком – смуглокожим, с приуженным разрезом глаз.

– Я – Котян! – гортанно выкрикнул раб, бия себя в грудь рукою с обрывком цепи. – Я печенег-мореход! Со мною двадцат человек, и все мы ждат твой слово, коназ!

Мускулы играли под загорелой, порченной плетьми кожей печенега.

– Я не князь, – сказал Олег, оглядываясь. – Пока! Твои люди оружны?

– Вот! – показал Котян кривой скимитар.

– Чистите гураб! Арабов – к рыбам!

– Ага!

«Ворона» дочистили быстро и качественно. Распотрошив «воронов», занялись сафинами – налево и направо полетели горшки с нефтью. Всплески огня, разливавшегося по палубам сафин, вызвали акустический удар: варяги заревели победно, арабы подняли вой ужаса.

По наклоненной палубе тонущей «Аль-Мансурии» проскакал нахаза-переговорщик. Чалмы на нем уже не было, а полосатый халат горел, как растопка из бересты. Вскочив на фальшборт, ширванец кувыркнулся в море.

Паре сафин русы прорубили топорами днища, третья была «вычищена» от живых и залита кровью, четвертая горма горела, пятая шла на дно под сопровождение воя цепных рабов, бурлила вода на месте затонувшего «Меча ислама»...

Но и русам досталось – на «Зиланте» едва половина людей уцелела, «Алконосту» размолотили левый борт, и лодья плыла с сильным креном. Вернее, дрейфовала, потому как теми остатками весел, что торчали из лючков, грести было нельзя.

Не повезло и дармуне – одолев оба гураба, корабль пылал, закиданный глиняными сосудами, полными нефти, смолы и серы.

Чадные клубы дыма стелились над морем, сбиваясь в сине-черное облако. На волнах качались десятки голов, как поплавки, – ширванцы и их рабы спасались в едином порыве.

Пламя разгоралось, а бой стремительно угасал. Поднялся ветер, и дым отнесло прочь.

Победа... Олег ощущал ее именно так – без восклицательных знаков, но с многоточием, знаком сомнения и горечи.

– Халег! – затрубил князь Инегельд. – Освободил моего «Сокола»! Пересаживайся на сафину!

– А тут их две! И обе свободные!

– Бери ту, что к тебе ближе. Олег, Турберн, Фудри! Сигайте на вторую...

Названные перепрыгнули с горящей дармуны сперва на палубу «Сокола», а уже оттуда – на сафину. Рабы – грязные, худые, заросшие, с кругами мозолей на запястьях, смотрели на варягов – вызывающе, заискивая, радуясь.

– Трупы – за борт, – приказал Олег.

Рабы качнулись, заслышав привычные повелительные нотки, но громадный тип с клеймом на плече и лбу оскалил беззубую пасть.

– А кому это ты велишь? – прошамкал он. – Мы теперича швободные!

– Еще раз вякнешь, – мрачно сказал Олег, – дух вышибу! А ну, живо убрать мертвяков!

Рабы бросились исполнять приказ. Человека, на их глазах чистившего гураб, сердить не стоило.

– Котян! – рявкнул Олег.

– Я! – подскочил печенег.

– Это правда, что ты мореход?

Котян осклабился в довольной усмешке:

– Ага! Подкормщик был у арабов, кормщика замещат.

– Иди тогда к рулю!

– Ага!

Захваченные сафины и лодьи окружили «Аль-Музаффар». Гураб решили сделать погребальным кораблем для павших. К его дымящимся бортам по очереди приставали корабли русской флотилии, и варяги переносили на палубу «ворона» погибших побратимов. Скорбная церемония длилась долго, но никто не подгонял похоронную команду – не тот случай. Оставшиеся в живых и ходячие раненые молча стояли у бортов, ветер полоскал их длинные волосы и разносил над морем тоскливую песню.

Последним уложили Яра, маленького музыканта. Угрюмый Вуефаст Дорога вложил в мальчишечьи руки медную трубу и сделал знак товарищам. Альф Убийца и Одд Галат из Ямталанда запалили факелы и разошлись по гурабу, множа поджоги.

В молчании переправившись на свои лодьи, они веслами оттолкнули пылающий «Аль-Музаффар» в его последний рейс – по маршруту «Мидгард – Вальхалла»[120].

Гураб выгорел дотла. Россыпь углей и тающие шапочки пепла уплыли в сторону брошенного «Алконоста», чья голая мачта качалась наподобие маятника: memento mori... memento mori...

* * *

Северо-восточный ветер хазри унялся, задула с юга моряна, и лодьи с сафинами расправили паруса. К Олегу неуверенно подсел давешний клейменый гигант.

– Ты... это... – замялся он, – не шерчай, што я... того... развыступался тогда... Я так, шдуру...

– Пустяки, – проговорил Олег, – дело житейское.

– Ну да, ну да... Меня Кирилл звать, я из ромеев.

– Олег.

– Ага... И куда нас... потом?