Шрифт:
– Я так перепугалась! – сказала она жалобно.
– Всё, – утешил ее Олег, – теперь они к нам не сунутся.
– Ну и слава Богу…
– А куда мы хоть идем?
– Тут в одном месте можно пройти в часовенку, а оттуда – к нашим. Скоро уже! Сейчас… так… сейчас развилка должна быть…
– Вижу.
– Нам по тому коридору, что вниз спускается!
Сухов повёл Елену по спуску в разработку с низким потолком, подпёртым, будто толстыми колоннами, невыбранной породой. Ещё коридор, ещё развилка, ещё спуск… Повеяло сыростью.
– Здесь у меня где-то должна связка факелов лежать… – проговорила женщина. – А, вот она! Иди сюда, отдохнём немного. Тут песочек…
Олег с облегчением опустился на песок и воткнул в него факел. Прислушался – даже слабых отголосков погони не было слышно, только мерный плеск капель слышался в тишине, да изредка шорох осыпавшихся камешков.
– Вечером Гуго ударил своего пасынка, и Альберих ушёл, – негромко проговорила Мелиссина. – Город не спал всю ночь. Я видела сотни факельщиков, что бродили по улицам, невидимые толпы ревели в темноте, а с рассвета началось столпотворение… Я снимала особняк Квинтиллиев, утром туда вломились пьяные римляне. Булгары перестреляли человек пять, но мятежников было больше, они всё прибывали и прибывали, надеясь основательно нажиться в доме богатой иностранки-паломницы… Нам пришлось бежать. Мы прорвались, отбиваясь от обезумевшей черни, а когда уже покидали Эсквилин, Котян с Тарвелом спасли двух монашек, отогнав шайку насильников. Вальдрада и Джемма спрятали меня в монастыре Святой Цецилии, а мои спутники ушли в Сады Саллюстия… Я видела, как войско Гуго маршем уходило по Аппиевой дороге, и сразу поняла, почему решился Альберих, – более удачного случая просто не придумать. Брата Иоанна он засадил в темницу, ту же участь уготовив родной матери…
Олегу стало нехорошо. Пересилив себя, он сказал:
– А я вчера со своими варягами короля Гуго подкупал. Продался жадный бургунд и затеял пир. Вечером Марозия и Теодора увезли меня в Латеранский дворец. Мы купались втроём, «соображали» на троих, а после прелюбодействовали, все трое…
Елена долго молчала, разглаживая ладонью складку платья на колене.
– А потом? – спросила она негромко.
– Утром я бросился спасать Гуго, – безразлично сказал Сухов. – Оборонял замок до вечера, пока не отправил короля с варягами в Остию. Хотел прикрыть их отход, да бургунды к Альбериху переметнулись. И сами продались, и меня сдали…
– Это так важно – короля подкупать? – по-прежнему тихо задала вопрос Мелиссина.
Морщась, Олег разъяснил жене политическую обстановку.
– Господи, – прошептала она, – а я чуть было всё не погубила…
– Да к чёрту Гуго! – глухо сказал Сухов. – Я о жене его толкую! И о сестре её! Я переспал с ними обеими!
– Ты был пьян, ты долго не был с женщиной, ты…
– Да при чём тут это, Алёнка?!
Мелиссина порывисто обняла его, прижалась с силой, вздрагивая всем телом.
– А чего ты ждёшь от меня? – зашептала она. – Криков? Слёз? Проклятий? Я же люблю тебя! Понимаешь? Люблю!
Олег до того расчувствовался, обнимая Елену, что глаза его наполнились жгучей влагой. Он крепко зажмурился, чтобы стряхнуть капли с ресниц.
– Ты плачешь? – потрясённо спросила женщина. – Миленький! Не плачь, всё же хорошо! Мы вместе, мы живы и здоровы, чего ты?..
Сухов ласково погладил Алёнкины волосы.
– Ты лучшая в мире, – сказал он, – ты самая красивая… Ты – единственный родной мне человек, ты…
Елена не дала Олегу договорить, накрывая его губы своими. Поцелуй был недолог – женщина дрожащими пальцами принялась развязывать узелки на мятом скарамангии магистра.
– Я не умею раздевать монахинь, – сказал он.
– Я тебе помогу! – хихикнула Мелиссина, шурша своим чёрным балахоном.
Неяркий свет факелов разрисовал тело женщины в оранжевые тона, накладывая прыгающие тени и скользящие блики. Елена легла на Олега – самая приятная тяжесть на свете. Сухов огладил бёдра женщины, круглые ягодицы, потом перевёл ладони на груди.
– Ты простила меня?
– Я люблю тебя…
Полчаса спустя он лежал и получал удовольствие, разглядывая свою Елену. Ей уже тридцать пять, тридцать шестой пошёл. «Бальзаковский возраст».
Возраст женщины – не предмет для обсуждений, однако стоит ли так уж бояться прибавления лет? Бытуют такие рассуждения: женская красота достигает расцвета годам к двадцати, к девятнадцати даже. Девушки этого возраста обладают-де «дьявольской красотой», ведьминской, от которой особям мужеска полу якобы нет спасения.
Однако сама по себе красота значит мало – это орудие, которым надо уметь пользоваться. У молодой девушки подобных умений и знаний нет, они появляются с возрастом, когда былые заблуждения развенчаны. Да и так ли уж поразительна краса двадцатилетних?
Часто внешности супердив требовалось время, чтобы созреть, проявиться в полную силу.
Безусловно, вряд ли это закон для всех. Просто красота не подчиняется введенным для нее канонам, и, где там правило, а где исключение, сказать сложно.