Туман

Я спускался с нагорий к морю. Зачем? За виноградным жмыхом - за нашим хлебом. И ещё за чем-то. На виноградниках, под Кастелью, у Голубёвской дачи, оставался ещё огромный чан с синеватыми выжимками, от которых шибало перегаром. В них позволяли рыться, выискивать комья посытнее.

Винодел обнадеживал с усмешкой:

– Если с учётной точки, то процентика два белков обязательно найти можно, а в зёрнышках и жирков несколько найдется. Но только вот несваримая оболочка для млекопитающего желудка. И вот куры, ну, до чего жиреют с этого самого жмыху!

Растирайте камнями и варите, и будет некоторая питательность. Как говорится, последний научный крик.

Я спускался с мешком, в рваной германской куртке, прикрываясь мешком от ливня.

Под тряпками, на груди, хранилось письмо - за горы. За горы не пускали. Прибыл товарищ Месяц-Райский с какой-то «тройкой» - «искоренять бандитов». На всех дорогах поставили заставы, к Перевалу. Приказ угрожал расстрелом за самовольный выезд, за неявку на регистрацию, - которую по счёту?
– и все прижались. Искали офицеров, полицейских, судейских, фабрикантов - всех, убежавших когда-то в Крым, ныне - в Крыму застрявших, «заклятых врагов народа». Товарищ Месяц шырял по дачам, выхватывал и угонял на Ялту, где суд короткий. Кто отважится пронести письмо? Называли какого-то Семёна Лычку, с дачи «Эльмаз», профессора Чернобабина, - под Кастелью где-то. Брал пустяки - рубаху. Не было у меня рубахи, и нёс я ему подмётки, оставшуюся редкость. Нёс и тревожно думал: да возьмет ли кожу? и как я его найду, неведомого Лычку, в просторах под Кастелью? и кто я ему, Семёну Лычке, что доставит он моё письмо? Возьмет - и бросит. И как он туда пробьется, за Перевал, в такую непогоду?..

Погода была ужасная: конец ноября, дожди. С Бабугана сползали тучи, полные киселя-тумана, разверзавшиеся в долине ливнем. Рваные клочья их дымно тащились по деревням, мутью сплывали с камня. За ними громыхало приглушенно странным каким-то громом, удушливым и теплым-тяжким. Молний не видно было. С моря, с теплой ещё воды, тянуло давящим паром, густым туманом, с редкими пятнами провалов, в которых мерцало чернью. Не было ни земли, ни неба; а между ними, где-то, плавали-колыхались глыбы, громады камня, потерявшие всякий вес, таявшие в тумане смутно, - темные льды воздушные, - не по земному странно.

Я скатывался с горок на дощечках, - на деревянных сандалиях, скользя по умершей травке, по склизкому шиферу, по глине, схватываясь за сучья граба. Всё налилось водою, - рытвины, тропы, ямы, - плескало, скрежетало. С отвесов неслись потоки, срывались водопадцы. В балках, заваленных туманом, шумели камни. Море ворчало, под туманом. Трудно было дышать: давило паром. Я шел и думал: так же, должно быть, было и при начале мира, - туман и грохот, и Дух над бездной. Та же и ныне бездна, а над нею - товарищ Месяц, с винтовками, шныряет. Начало, конец… хаос.

Подкрадывались мысли: да что же это? Но я отгонял привычно: нельзя, не думай. Беги и гляди в туман. Направо, налево, - балки, крутым обрывом, не соскользни. Помни: узкий хребет, из шифера. Беги и слушай: и плеск, и грохот.

Вот, наконец, и море. Слышно глухое рокотанье. Какой туман! где же моя дорога?..

А вот она: совсем незнакомая, строится. Где же дачи за кипарисами, на холмах? Всё - туман. Бежит подо мной дорога, скрежещут камни. Шумит из туманных балок. А где же поворот на дачу профессора Чернобабина, к Семёну Лычке? За «Профессорским Уголком», к Кастели. А где - не видно. И «Черновских Камней» не видно.

Шумит впереди, в тумане. Прорвали промоины дорогу?. Берег реки у ног! Никогда её не было, теперь - есть; сбило потоком мостик. Я ныряю по рытвинам, прыгаю по камням в прорывах. Прёт на меня коряжина рогами, плывёт из тумана дерево, цепляет. Сесть на него, и - в море. Несите, волны, в неведомое царство, в сказку!

Туча по небу идет, Бочка по морю плывёт…

Туман и грохот.

На новой реке - остров. Я прыгаю на остров. Виден другой в тумане. Всматриваюсь в туман: чернеет высокая фигура! Сгинула - и опять чернеет. С чёрными крыльями, человек!? Вижу, как взмахивают крылья. Носящийся Дух Хаоса? Бухает по воде, ко мне…

– Господи… где земля?!.
– слышу я голос человека.

– Идите сюда… на камни, на островок!..

Человек машет крыльями. Вскакивает ко мне, размахивая пледом. Мы теснимся на островке, молчим. Нас поливает ливнем. Он дышит свистом. Дрожит, - чувствую я плечом.

– Туман, кошмар… не вижу, куда идти. Скажите, дорога это?.. Была дорога!.. Ничего не вижу… а надо версты четыре в город. Экстренное дело… кошмар! Вы… постоянный, здешний? Ну, да… сразу по голосу. Теперь по голосу отличишь. Трудно дышать, пары… и астма ещё. Что же будет?! Слышите, странный какой-то гром, подземный? Что за кошмар!.. Плечи ломит от пледа… намок. Надо передохнуть. Среди хлябей с вами… Не отдышусь никак. Что? Профессора Чернобабина? Бо-же [1] мой, Алексея Афанасьевича! Знали? О, какой это был!.. Три года уж, как скончался, после первого обыска, ударом. Как же, соседи были… И замечательный гидрограф… Не раз говорил, что здесь размоет, и эти холмы сползут! Всё ползёт… А который час? Нет? украли? А у меня как раз сегодня, золотые часы… и всё! Даже воротник, оторвали, бобровый воротник… камчатский, восемьсот рублей в Харькове, с уступкой… оторвали! Кошмар!

Он был без шапки, повязана голова платочком.

– Дышать нечем, ффу… как под колпаком! Астма у меня. Но так не могу оставить… Лишить последнего права!.. Зверь - и тот имеет право на логово… jus bestiarum [2] . Но у зверя клыки и когти, а… Со-рок лет стоять на охране пра-ва… и… Ко-шмар!..

Он встряхнул пледом, в который кутал плечи и голову, и я увидал осклизлые клочья ваты, где когда-то был воротник с бобром. Он был высокий, сухой, строгий, с лицом Мефистофеля в седой бородке. Коротко остриженный под-бобрик, в пенснэ в роговой оправе.