После этого я сдалась. Моя настоящая жизнь уже не могла состояться, и я зажила какой-то другой. Где за мной неожиданно быстро явилась старость.

– Так вы больше ни разу не ездили верхом? – спросил Карим.

Майя отрицательно покачала головой.

– А почему? Ведь верховая езда сейчас так доступна.

– Почему? – печально повторила Майя. – Не хочу вспоминать, вот почему! Не хочу себе напоминать, что мечта не сбылась. Ведь я мечтала жить так же, как и вы, на воле, в скачке, в полете. Чтобы душа все время летала, вы понимаете? Хотелось свободы, радости, покоя… Знаете, я ведь выросла в городе, но город терпеть не могу! Мне кажется, что все эти высотные коробки, весь этот блеск вперемешку с выхлопными газами, вся общественная установка на то, что «рвись вперед или проиграешь» – это не для людей. Люди не могут выдержать такой нечеловеческий темп – они или ломаются, теряют к жизни интерес, или становятся офисными роботами. Но при этом считают, что все у них удалось: чем бешенее спрессовано время, чем больше отдача – тем они ценнее в собственных глазах. Вы можете считать меня неудачницей, думать, что я просто не вписалась в свою эпоху, но для меня настоящее мучение так существовать. Для меня человеческая жизнь – это делать то, что радостно, а отдыхать – лежа в поле и глядя в небо. А еще я хочу – наверное, это уж совсем невероятно о таком мечтать! – чтобы я видела сына не только поздно вечером и по выходным, но весь день напролет. Чтобы он жил одной со мной жизнью – такой же вот простой и славной. Я понимаю, конечно, школа… Но, с другой стороны, думаю: а зачем она нужна? Ведь человечество тысячи лет обходилось без того, чтобы столько часов в день убивать за партой. А чего ради? Неужели кто-то станет счастливее, если выучит закон Бойля – Мариотта? Я скажу вам, зачем нужны школы – чтобы готовить новых офисных роботов. Ведь школа отучает думать о том, что жизнь можно устроить и по-другому – не таращась целый день в компьютер.

Она смолкла и опустила глаза. Выплеснув все то, что теснилось на сердце, она почувствовала себя невероятно беззащитной перед Каримом. Она как будто положила свою душу ему в руки и вот теперь с трепетом ожидала, как он поступит с этой добычей. Глафира не замедлила бы ее растерзать и доказать Майе, что та не более чем жалкие ошметки человека. А что сделает ее внук?

Она почувствовала, как Карим берет ее руку в свои. Теперь Майя еще больше боялась поднять на него взгляд и все взволнованней ощущала, как он притягивает ее к себе. Она вслепую ткнулась лицом в его грудь, в ту ее часть чуть ниже подключичной ямки, где Глафира имела обыкновение носить кулон. «А что же дальше?» – с безвольным ужасом подумала она.

– Теперь я знаю, что нам делать, – сказал Карим.

– Что? – прошептала Майя.

– Ты должна вернуться к лошадям.

– Куда же? В прошлое?

Карим раздумывал над ответом, но тут у Майи в голове неожиданно вспыхнули слова: «Эту местность издревле называли “Край прекрасных лошадей”».

– Каппадокия! – изумляясь собственной догадке, произнесла она.

– Каппадокия? Где это?

– В Турции.

– А почему именно туда?

– Потому что «Каппадокия» означает «Край прекрасных лошадей». По-персидски.

Последовало молчание, во время которого Майя пыталась оценить, сошла ли она с ума или вышла на новую, полную риска, но полную и непередаваемой прелести дорогу.

– Значит, едем в Каппадокию, – произнес Карим, наклоняясь губами к ее голове так, что она почувствовала на макушке его теплое дыхание. – Из Севастополя в Стамбул ходит паром. Загранпаспорт у тебя есть. Визу ставят по приезде. Видишь, как все просто! Если только захотеть…

– Скажи, а я похож на свою бабушку? – спросил Карим поздним вечером два дня спустя, когда они стояли на палубе парома, облокотившись на релинги.

Майя покачала головой:

– Внешне – нет, по характеру – тем более. Для нее главное – уничтожить человека, ты, наоборот, даешь силы жить. Хотя с молодостью, – Майя лукаво улыбнулась, – у тебя и вышла осечка.

– Должны же у меня быть какие-то недостатки!

Оба рассмеялись.

– Я все время думаю, – продолжала Майя, – сейчас, когда ты рассказал мне о том, что она сделала в прошлом, я никак не могу понять: за что она так к нам, ко всем? Ко всем своим близким людям? Что мы ей сделали?

– Дело не в том, что вы ей что-то сделали, – откликнулся Карим, – а в том, что вы к ней были ближе всех. Именно от вас она и могла набраться сил. А с людьми, с которыми близко не сошелся, такого не проделаешь. Их сначала нужно очаровать, подпустить к себе на близкое расстояние, а уж потом… выпотрошить всю душу.

– Откуда ты все это знаешь? – поразилась Майя тому, насколько точно была описана тактика Глафиры. – С тобою такое тоже было?

Карим промолчал. Майя поняла, что он не хочет откровенничать о своем прошлом.

– Но зачем нас потрошить?

– Затем, что таким людям, как она, для жизни нужно очень много сил. А где их взять? В других людях. В их чувствах, точнее. Будешь по-хорошему к ним относиться – получишь любовь, а с точки зрения энергии это совсем немного. Вот когда то любовь, то ненависть – это настоящая батарея с двумя полюсами.

Майя передернула плечами:

– Никак не могу свыкнуться с тем, что весь этот ужас – наяву.

– Для тебя уже нет. Ведь ты к ней больше не подойдешь на опасное расстояние.

– И останусь одна, – неожиданно для себя проговорила Майя.

– Почему? – удивился Карим.

Майя смотрела в непроницаемую черноту моря.

– У меня и так-то было не слишком много знакомых. Когда родился Никита, все силы стали уходить на него, а последние три года я все вкладывала в Глафиру. Даже с подругами созваниваться перестала. Так что будешь смеяться, но никого у меня сейчас нет, кроме нее.

– А сын?

– Сын… – У Майи дрогнули губы. – Для него теперь Глафира вместо матери.