В конце 1981 года мне исполнился шестьдесят один. Я прожил в Париже больше двадцати лет. Я любил свою работу для французского Vogue, фотографировать город, его улицы и перекрестки, самые таинственные парки, ближние пригороды, называемые La Zone, и создавать персонаж, который я называл «женщина из 16-го округа» – купающаяся в деньгах, одевающаяся в замечательные наряды от Ива Сен-Лорана, Диора и… Но теперь я пришел к выводу, что должен избавиться от вездесущих налоговых инспекторов, изымавших 70 процентов моего заработка, не говоря уже о других, косвенных, налогах, которыми мы были обременены во Франции, плюс погода, которая с каждым годом как будто становилась все более пасмурной, дождливой и холодной.

В конце декабря мы упаковали чемоданы для ежегодного отъезда в Лос-Анджелес, но тут мне позвонил юрист и сказал: «Мистер Ньютон, если вы всерьез собираетесь жить в Монте-Карло, не уезжайте сейчас в Лос-Анджелес. Отправьтесь в Монте-Карло и постарайтесь получить необходимые документы». Джун заново собрала чемоданы для Южной Франции, и мы поехали в Монте-Карло. Поселились в гостинице Hermitage и отправились к месье Куртэну, начальнику полицейского департамента, который решал судьбу людей вроде нас, обращавшихся за видом на жительство. Расспросив нас о наших намерениях и планах жизни на территории княжества, он строго посмотрел на нас и сказал: «Приходите через восемь дней». Что мы и сделали, благополучно получив вид на жительство.

В январе 1982 года Джун тяжело заболела. Возникла необходимость провести серьезную операцию. Так начался худший год в моей жизни. Мы вернулись в Париж, и Джун договорилась с хирургом о дате проведения операции. Потом она простудилась, а это означало, что ей нельзя было делать анестезию, поэтому операцию пришлось отложить. Она очень нервничала. У меня нет слов, чтобы передать ту тревогу, которую испытывал я. Я не думал о ней – нет, конечно же я думал о ней и сходил с ума от напряжения, – но я также беспокоился за себя. Я думал: «О господи, что я буду делать без нее, если что-нибудь случится?»

Мы совершили несколько поездок из Парижа в Монте-Карло и подыскали квартиру, которая нам понравилась. Наш дорогой доктор Дакс сказал Джун: «До операции, пока у вас есть силы, займитесь делом и постарайтесь обустроить дом. Больше вы ничего не успеете сделать, до того как ляжете в клинику». Мы оставались в подвешенном состоянии, тревожась о будущем, курсируя между Парижем и Монте-Карло и стараясь перевезти на новое место наши вещи из Парижа и Рамателле. Это был один из самых странных периодов в моей жизни. Я показал себя совершенно бесполезным в критической ситуации, а Джун демонстрировала огромную выдержку и силу духа.

В апреле 1982 года ее наконец прооперировали, и, разумеется, я делал фотографии. Как я уже говорил, фотокамера образует нечто вроде барьера между мной и реальной жизнью. Когда я сталкиваюсь с чем-то очень неприятным вроде сердечного приступа и моего медленного выздоровления в нью-йоркской клинике в 1971 году, фотосъемка в постели очень помогает поддерживать бодрость духа. Когда Джун подверглась тяжелейшей операции в 1982 году, я мог бестрепетно смотреть на нее и на то, что делали с ее телом, только если между ней и моими глазами находилась камера. Наверное, это свойственно представителям моей профессии. Мне кажется, что военные фотографы не могли бы вынести сцен боли и кровопролития, если бы между ними и теми ужасами, которые они снимают, не находилась камера.

Камера была прозрачной стеной, воздвигнутой между мной и болью других людей, которую я не мог вынести. Боль Джун была невыносима для меня. Операция прошла успешно. Джун была невероятно слабой, такой слабой, какой я ее не видел раньше. Профессор, проводивший операцию, пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Послушайте, мистер Ньютон, ваша жена очень слаба, и ей противопоказано даже малейшее беспокойство. Вы должны как можно больше помогать ей, чтобы она абсолютно ни о чем не волновалась. Будьте добры и ласковы с ней. Любое неприятное известие может усугубить ее послеоперационное состояние и будет крайне опасным».

Что же случилось с эгоистичным, слабовольным маленьким Хельмутом? Разумеется, он не выполнил свое обещание. Он поступил как раз наоборот и позорно «провалил экзамен в Монте-Карло».

Через неделю или около того после операции мы переехали в нашу квартиру в Монте-Карло. Джун все еще была очень слаба и испытывала массу проблем. Мне приходилось помогать ей вставать с постели, мыться под душем и ходить в туалет. Когда я говорю о слабости, то имею в виду физическую немощь – ее дух оставался сильным, как всегда. Я также помогал ей в плавательном бассейне, который находился рядом с нашим домом. Она медленно плавала взад-вперед, а я поддерживал ее.

Я выходил на улицы Монте-Карло и гулял там в одиночестве. У меня была ужасная депрессия, мне казалось, что никогда в жизни я не был так угнетен. Все сошлось воедино: болезнь и беспомощность Джун, тоска по парижской жизни и тот факт, что я впервые жил не в большом городе. Я внезапно оказался в незнакомом месте под названием Монте-Карло, которое не было ни городом, ни курортом. Это совершенно особое место, подобного которому нет в мире. В определенном отношении оно напоминало мне Сингапур в дни колониального владычества, но в сильно уменьшенном виде.