Получив известие о выигранной битве, нам должно не мешкая обнародовать его в Париже, сопроводив гравюрами. Господам де Витри и де Крамаю тогда же открыться другим узникам, овладеть Бастилией, арестовать коменданта, выйти на Сент-Антуанскую улицу с отрядом дворян, преданных маршалу де Витри, крича: «Да здравствует Король! Да здравствует граф Суассонский!» Г-ну д'Этампу — в назначенный час приказать своему отряду милиции бить тревогу, присоединиться к маршалу де Витри на кладбище Сен-Жан и идти ко Дворцу Правосудия 64, чтобы вручить Парламенту письма Графа и принудить палаты издать указ, его поддерживающий. Я, со своей стороны, вместе с двадцатью пятью дворянами, нанятыми мною под разными предлогами и даже не знавшими в точности для какого дела, должен встать во главе отрядов Пармантье и Герена, за которых ручался Л'Эпине. Добряк комендант, заподозривший, что я намереваюсь похитить мадемуазель де Роган, сам привел мне двенадцать [28]своих земляков. Я рассчитывал захватить Новый мост, через набережные соединиться с теми, кто шел ко Дворцу Правосудия, и затем воздвигнуть баррикады в районах города, более других охваченных духом мятежа... Расположение умов в Париже внушало нам безусловную веру в успех; то, как в нем сохранили тайну, походило на чудо. Граф Суассонский дал битву и выиграл ее. Вы, без сомнения, полагаете, что мы были почти у цели. Ничуть не бывало. Граф был убит в самую минуту победы 65, убит, находясь среди своих сторонников, и никто никогда не мог объяснить, как это случилось. Это кажется невероятным, и, однако, это чистая правда. Судите сами, что сталось со мной, когда я получил это известие. Граф де Крамай, без сомнения самый разумный в нашем стане, теперь заботился лишь о том, чтобы замести следы того, что в Париже известно было всего лишь шестерым. Впрочем, как правило, этого уже много, но еще более следовало опасаться Седана, где участники заговора имели менее нужды оберегать тайну, ибо, не собираясь возвращаться во Францию, менее опасались возмездия. Но все оказались в равной мере верны своему слову. Г-н де Витри и г-н де Крамай, которые вначале намеревались бежать из Бастилии, передумали. Ни один человек не проговорился, и это обстоятельство в соединении с происшествием, о котором я поведу речь во второй части моего повествования, было причиной того, почему я часто думал и говорил, что люди, привыкшие участвовать в делах большой важности, умеют хранить тайну чаще, чем это полагают.

Смерть графа Суассонского удержала меня на моем поприще, ибо я не находил для себя другого достойного дела, а я вошел уже в такой возраст, когда мне не пристало бы расстаться с духовным званием ради дела ничтожного. К тому же здоровье Кардинала становилось все хуже, и парижское архиепископство начинало прельщать мое честолюбие. Вот почему я решился не только продолжать служить Церкви, но и исполнять налагаемые ею обязанности. Все склоняло меня к этому. Г-жа де Гемене вот уже шесть недель как удалилась в Пор-Рояль. Г-н д'Андийи похитил ее у меня: она перестала пудриться, завивать локоны и дала мне отставку по всей форме, какую могло бы потребовать церковное покаяние. Если Господь Бог отнял у меня Королевскую площадь, то сам я потерял вкус к Арсеналу, где через лакея, посвященного в мои дела и совершенно мною подкупленного, я узнал, что капитан личной гвардии маршала Пальер пользуется милостями маршальши никак не меньше моего. Делать было нечего. Оставалось только удариться в святость.

Я и впрямь стал куда более добродетельным, по крайней мере с виду. Я вел жизнь весьма уединенную. Чтобы рассеять последние сомнения в том, какую стезю я избрал, я много времени посвящал книгам, усердно поддерживал знакомство со всеми столпами учености и благочестия, превратив свой дом едва ли не в академию 66, но притом усердно следил за тем, чтобы не сделать из академии судилища; как бы невзначай я начал обхаживать Каноников и кюре, с которыми встречался у моего дяди. Я не строил из себя святошу, так как не мог поручиться, что долго смогу им [29]прикидываться, но я всячески почитал святош, а в их глазах это один из главных признаков благочестия. Даже наслаждения свои я сообразовал с прочими своими поступками. Без любовной связи я обойтись не мог, но я завязал ее с молодой и кокетливой г-жой де Поммерё, а это не могло меня скомпрометировать: ее всегда окружали молодые люди, которые не только бывали у нее в доме, но и вообще повсюду следовали за ней по пятам, так что открытые ухаживания других служили ширмой для моих собственных, оказавшихся, во всяком случае некоторое время спустя, более счастливыми. Словом, игра моя удалась, и настолько, что я вошел в моду у людей моего звания; даже святоши повторяли вслед за г-ном Венсаном, применившим ко мне слова Евангелия, что мне хоть и недостает благочестия, все же я недалеко от Царствия Божия 67.

Судьба в этом случае благоприятствовала мне более обычного. У гугенотки г-жи д'Арамбюр, дамы ученой и жеманной, я однажды познакомился со знаменитым протестантским богословом из Шарантона, Метреза 68. Она стравила нас из любопытства. Завязался диспут, и такой оживленный, что мы сходились с ним для спора девять раз в продолжение девяти дней. На трех или четырех наших встречах присутствовали маршал де Ла Форс и виконт де Тюренн 69. Некий дворянин из Пуату, побывавший на всех девяти, обратился в католическую веру. Так как мне не было еще двадцати шести лет, событие это наделало много шуму, и в числе прочих его следствий оказалось одно, не имевшее отношения к причине. Я расскажу вам о нем, после того как воздам должное Метреза за учтивость, выказанную мне во время одной из наших встреч.

На пятом нашем диспуте, где мы трактовали о воззвании к Богу, я добился небольшого перевеса. Он загнал меня в угол на шестом, предметом которого был авторитет папы, ибо, не желая ссориться с Римом, я утверждал начала, которые отстаивать более затруднительно, нежели догмы Сорбонны 70. Пастор заметил мое смущение и не стал касаться вопросов, принудивших бы меня к объяснениям, которые могли вызвать недовольство нунция. Я оценил образ его действий и по окончании диспута поблагодарил его в присутствии г-на де Тюренна, на что он ответил мне: «Было бы несправедливо помешать аббату де Рецу сделаться кардиналом». Не правда ли, женевским педантам отнюдь не свойственна подобная обходительность.

Я сказал вам выше, что диспут наш произвел следствие, никак не сообразное с причиной. Вот в чем оно заключалось.

После диспута герцогиня Вандомская, о которой вы наслышаны, прониклась ко мне поистине материнской нежностью. Она присутствовала на наших диспутах и, хотя, без сомнения, ничего в них не поняла, утвердилась в расположении ко мне в особенности благодаря своему духовнику г-ну Коспеану, епископу Лизьё, который всегда останавливался в ее доме, когда приезжал в Париж. В эту пору он как раз возвратился из своей епархии; он всегда питал ко мне дружеские чувства, а теперь, увидев, что я твердо намерен посвятить себя служению Богу, чего он всегда пламенно [30]желал, приложил все возможные старания, чтобы с самой выгодной стороны представить свету те немногие достоинства, какие мог во мне заметить. Нет сомнения, что именно ему я обязан некоторой славой, какую стяжал в ту пору; во Франции не было другого человека, чье одобрение могло бы столь много этому содействовать. Проповеди г-на Коспеана возвысили его, безродного чужеземца (он был фламандец), до епископства; и это свое положение он упрочил благочестием, лишенным суетности и суесвятства. Бескорыстием своим он превосходил пустынников, стойкостью был равен святому Амвросию и при дворе и при особе Короля пользовался свободой, внушавшей кардиналу де Ришельё, его ученику в теологии, боязнь и почтение. Этот добрый человек, питавший ко мне такую дружбу, что три раза в неделю толковал мне Послания апостола Павла, забрал себе в голову обратить виконта де Тюренна и честь этого обращения приписать мне 71.

Господин де Тюренн глубоко почитал епископа, но все наружные знаки этого почтения особенно старался выказать ему теперь, по причине, какую он открыл мне сам, но только десять лет спустя. Граф де Брион, которого вы знали под именем герцога Данвиля, был пылко влюблен в мадемуазель де Вандом, ставшую позднее герцогиней Немурской; графа связывала близкая дружба с г-ном де Тюренном, который, чтобы доставить ему удовольствие и дать случай почаще видеться с мадемуазель де Вандом, делал вид, будто слушает увещания епископа Лизьё и даже исполняет его наставления. Граф де Брион, дважды бывший капуцинским монахом и то и дело перемежавший благочестие с грехом, принимал живейшее участие в так называемом обращении виконта и не пропускал ни одной беседы, которые происходили часто и всегда в комнате герцогини Вандомской. Брион был весьма недалек умом, но обладал навыком света, во многих делах заменяющим ум; вот этот его светский навык в соединении с известной вам повадкой г-на де Тюренна и безмятежным выражением мадемуазель де Вандом содействовали тому, что я все принимал за чистую монету и ничего не замечал 72.

Беседы, описанные мной выше, нередко заканчивались прогулкой по саду. Покойница г-жа де Шуази однажды предложила поехать в Сен-Клу и шутя заметила герцогине Вандомской, что там следовало бы дать театральное представление для г-на Коспеана. Добряк епископ, восхищавшийся пьесами Корнеля, отвечал, что ничего не имеет против, если только спектакль будет дан за городом и приглашенных будет немного. Назначили день, решено было, что присутствовать будут только герцогиня и мадемуазель де Вандом, г-жа де Шуази, господа де Тюренн, де Брион, Вуатюр и я. Де Брион взял на себя заботу о пьесе и о музыкантах, я — об угощении. Мы отправились в Сен-Клу во дворец архиепископа. Актеры, игравшие в тот вечер в Рюэле у Кардинала, приехали с большим опозданием. Г-н Коспеан заслушался скрипок, герцогиня Вандомская не могла наглядеться на свою танцующую дочь, хотя та и танцевала в полном [31]одиночестве. Словом, веселились так, что начала уже заниматься заря (дело было в разгаре лета), когда карета наша спустилась вниз с холма Миноритов.