В этом я немного разбиралась.

– Позолотить в Англии когда-то означало испачкать кровью.

– Простите, не понял, мадам.

– Просто размышляю вслух. Это главная студия Мистри?

– Когда-то это была текстильная фабрика, но после тяжбы из-за собственности, что велась здесь несколько лет назад, дадасахиб арендует ее.

В ту минуту я впервые услыхала, как ласковое прозвище «папочка-господин» применяется не к первому великому индийскому режиссеру Дхундираджу Пхалке, основавшему здесь киноиндустрию в 1912 году, а к другому человеку, в значительно меньшей степени его заслуживающему. Пхалке с Калебом Мистри объединяло, пожалуй, только прозвище и, возможно, еще то, что творения обоих режиссеров пользовались таким громадным кассовым успехом, что доходы от них приходилось в случае с Пхалке вывозить на воловьих упряжках, а в случае с Мистри под конвоем из нескольких «мерседесов».

За те два часа, что прошли с момента передачи кассеты ее оскорбленному владельцу, мне удалось раздобыть кое-какие сведения о Калебе Мистри, и его биография производила впечатление сценарного наброска для типичного индийского фильма: уличный мальчишка становится великим художником и благодетелем своего народа. Искусство в абсолютной гармонии с личностью художника и его жизнью.

Подобно большинству индийских коммерческих режиссеров он снимал слезливые мюзиклы, примерно того же сорта, что сделал бы Басби Беркли, если бы ему предложили поставить фильм на тему индо-пакистанского конфликта. В журнале «Тинзел Таун» я прочла описание стандартной продукции Мистри:

На мистера Неудачника со всех сторон наступают смерть, позор и нищета. Оказавшись в борделе, он встречает там очаровательную мисс N., влюбляется в нее и начинает борьбу с несправедливым обществом. В конце концов мистер Неудачник, одинокий вояка, побеждает всех негодяев вокруг, разбрасывая их направо и налево одним ловким ударом в челюсть. Прелестная мисс N. в качестве заслуженной награды ожидает его в последней части кинофильма.

Внутри «Ледяного дома» четыре разных времени года сосуществовали на расстоянии пятидесяти ярдов друг от друга. Двери вышибались во время ливня в сезон дождей, женщин насиловали и избивали до полусмерти под весенней луной, мужчины проливали искусственную кровь на снег из соли, и под кобальтовым сиянием кинематографического лета в 10 000 ватт раздавался приглушенный ритм ударов в зубы и в солнечное сплетение.

Не успела я пройти и десяти шагов по студии, как сильнейший удар грома заставил меня содрогнуться.

– Ничего страшного, – сказал мой проводник, – это всего лишь металлический лист, который используют для имитации грома.

Но съемочная площадка с наспех сколоченной декорацией и в самом деле производила мрачное впечатление пейзажа из самого жуткого кошмара или оргиастического видения палача-садиста. Правила техники безопасности на бомбейских студиях, как сказал кто-то, «вовсе не слабы, они на европейца действуют как слабительное».

И действительно, от того, что я увидела на этой съемочной площадке, наложил бы в штаны любой европейский проверяющий. Я пробиралась в полумраке неосвещенной части студии, спотыкалась, цеплялась за электрические кабели, обмотка которых в отдельных местах износилась до такой степени, что сквозь нее ядовито поблескивали обнаженные провода, подведенные к вмонтированным в пол розеткам на расстоянии всего нескольких сантиметров от протекающих кранов.

Сие ни в малейшей степени не беспокоило босоногий обслуживающий персонал студии. Они с удивительной беспечностью шествовали по проводам, как будто не замечая никакой опасности или давно привыкнув к ней. Кармический иммунитет... Что-то во всем этом напоминало Голливуд 20-х годов: каскадеры здесь не просто делают вид, что презирают смерть – они на самом деле ни во что ее не ставят. Реквизитный, устрашающего вида лом, понадобившийся для следующей сцены, оказался самым настоящим ломом. А кровь на полу?.. Может быть, это тоже настоящая кровь? Актер, который только что в ходе очередного съемочного эпизода проломил окно, завершал сцену с множеством самых настоящих порезов.

– Господин Мистри на роли гангстеров, случаем, настоящих бандитов не приглашает? – спросила я у проводника.

– О нет, мадам. Господин Мистри берет к себе на работу много простых людей с улицы, так как ему самому пришлось выбиваться из низов, но он никогда не работает с преступниками.

Кто-то неподалеку от нас, видимо, включил машину по производству сухого льда – часть студии перед нами исчезла в клубах густого тумана. Мой проводник повернулся и закричал:

– Дама с Би-би-си, дадасахиб!

Мы прошли еще несколько шагов вперед, и из белых облаков перед нами – подобно чеширским котам, начиная с лиц – материализовались несколько человеческих фигур.

Калеб Мистри сидел в круге яркого света, окруженный помощниками и актерами. На нем были потертые джинсы, резиновые шлепанцы и широкая гавайская рубаха с высоко закатанными рукавами, обнажавшими крепкие накачанные бицепсы. Это был широкоплечий, мускулистый, по-бычьи сильный мужчина с красивым, несколько полноватым лицом и глазами редкого светло-серого, почти пепельного цвета. На какое-то очень короткое мгновение, когда он улыбнулся мне своей яркой и широкой улыбкой, мне показалось, что зубы у него испачканы кровью. На небесах явно проблемы с раздачей ролей обитателям Земли. У этого лучше получилась бы роль каннибала, а отнюдь не святого.

И тут я поняла, в чем дело, разглядев коричневатые следы от множества плевков на полу – он жует растение, называемое «пайян», легкий наркотик... Мистер Курц встречает Сесиля де Милля в самом Сердце Тьмы...

– Здравствуйте, мистер Мистри, – сказала я, и мое обращение прозвучало как комичная детская скороговорка.

– Хотите чаю? – спросил он прямо в лоб. – Ну, конечно, все англичанки хотят чаю!

Он заложил ногу за ногу и взмахом руки показал, что не нуждается больше в услугах мальчишки, стоявшего рядом с большим куском картона в качестве опахала.