Шрифт:
– Моя Лейли может красотой затмить Луну, но нравом подобна песчаной буре, что я подумываю о том, чтобы расстаться с ней. Ибо я не в силах терпеть столь дурного поведения.
– Ну, братишка, тут решать только тебе.
– А теперь, представь себе, у Лейли появилась странная привычка. Она вдруг стала надевать узкие шелковые шарфы, укутывая ими шею даже в самую страшную жару, когда все живое стремится сбросить с себя столько одеяний, сколько возможно. И даже в те… ну, ты понимаешь… те самые мгновения она не дает прикоснуться к шарфу…
– Да, ее причуды воистину необыкновенны…
О чем дальше говорили стражники, Али-Баба не слушал. Вернее, не слышал – ибо в ушах у него зашумело от гнева и растерянности, от того, как удивительно походила неведомая возлюбленная стражника Лейли на его исчезнувшую Лайлу-ханым. И капризами, от которых иногда кружилась голова, и страстью, которая возносила влюбленного юношу до небес. И шарфом… О, этот шарф на шее! Должно быть, он скрывал красную полосу от ожерелья… Али-Баба хотел было обратиться с расспросами к стражнику, но, обернувшись, увидел, что полосатые подушки в углу опустели. Должно быть, пока юноша размышлял о сходстве капризных возлюбленных, стражи порядка уже покинули чайную.
«А быть может, их и вовсе никогда не было… И это лишь еще один мираж…» Безумие вновь начало овладевать разумом Али-Бабы. Но в этот миг появился лекарь, который своим рассказом был призван прогнать безумие, убедить Али-Бабу в реальности всего, что происходило с ним и дать ответ на многие вопросы. Ибо в чайхане появился болтливый и всезнающий Маруф-башмачник.
Макама шестая
Наконец за ними закрылись двери дувала. Обессилевший Джафар упал на подушки, разбросанные прямо посреди двора, а Зульфия с удовольствием снимала заколки, которые поддерживали ее праздничный хиджаб. Сегодня ее двоюродная сестричка праздновала свою пятнадцатую весну и уклониться от этого приглашения было невозможно. Не то чтобы Зульфия не любила свою сестричку, о нет… Она не любила, когда родственников становилось слишком много.
Еще меньше семейные торжества любил Джафар. И лишь уважение к семье жены, вернее, к отцу жены заставляло его посещать «шумные сборища твоих несносных родственников».
– Я бы не вынес этого вечера, если бы не одна прелестная ханым, – тихо проговорил Джафар.
– О Аллах! И кто же она?
– Ты, – с полуулыбкой пояснил он. – Я любовался тобой в этом ослепительном платье и представлял, что у тебя под ним. Весь обед я только и мечтал, как сниму с тебя и хиджаб, и… все остальное.
– И что же остальное, о мой повелитель? – кокетливо промурлыкала Зульфия, и сердце Джафара лихорадочно забилось. Мысль о том, что еще немного, и он сможет наконец ответить на ее игривый вопрос, не давала покоя, а чресла словно сковало свинцом. Такая сдержанная, невозмутимая, точно затворница, а он только и мечтает о том, как доведет ее до исступления.
И она снова вопьется ногтями в его спину и застонет, и закричит в миг наслаждения…
Джафар, не говоря ни слова, поднялся и потащил ее в тень дикой яблони. Руки властно обвили ее талию.
– Джафар, здесь нельзя, – протестующе выдохнула Зульфия.
– А где же можно?
И, не дав ей ответить, закрыл рот поцелуем. Их языки соприкоснулись и сплелись в извечном танце желания. Зульфия подавила стон, чувствуя, как набухают и наливаются ее груди. Из последних сил она уперлась ладонями в плечи Джафара.
– Думаю, разумней будет продолжить нашу беседу в тишине опочивальни…
Джафар, чуть отстранившись, расплылся в медленной заговорщической улыбке, и в свете фонаря она успела разглядеть в его глазах неприкрытое вожделение. Жар поднялся в ней, воспламеняя соски, возбуждая тупую боль внизу живота.
Они, не сговариваясь, молча направились к лестнице. Она едва удерживалась, чтобы не коснуться мужа. Предвкушение – нетерпеливое, жадное – не давало покоя. Кровь, казалось, сгустилась в венах. Когда они окажутся в комнате, Джафар возьмет ее…
Зульфия прикусила губу при мысли о том, что эта твердая безжалостная плоть вонзится в нее.
В опочивальне царил полумрак, смягченный лишь неясным лунным свечением. Джафар, не потрудившись зажечь лампу, прижал Зульфию спиной к двери. Его жгучий поцелуй едва не лишил ее рассудка. Руки накрыли вздымающиеся под шелковым кафтаном полушария грудей.
– Я весь вечер умирал от желания сделать это, – пробормотал он ей в губы.
– Только это? И ничего больше? – вызывающе бросила она, забыв о приличиях.
– Нет, Аллах милосердный, конечно же, нет! Сними с себя все до последнего! – приказал он.
– Расстегни сначала кафтан, – приказала она, стараясь умерить дрожь.
Джафар проворно выполнил просьбу, и через несколько секунд его тяжелое бархатное одеяние с тихим шелестом упало на пол. Он отступил и впился глазами в Зульфию. Та продолжала медленно раздеваться, и вскоре на ней остались лишь шелковая рубаха и жемчужное ожерелье.