Во власти отчаянья Пьер катался но земле; рыцари съехались в тесную группу и топотом толковали между собой, обращая, впрочем, довольно мало внимания на беснующегося от горя человека.

— Король не захочет вмешиваться в это дело.

— Напротив, он захочет непременно наказать епископа. Вы знаете, как он самолюбив.

— Какая дерзость! — говорил Ибэр. — Сеньор епископ, по-видимому, забыл, что может жестоко поплатиться за свое своеволие.

Другой рыцарь вмешался в беседу:

— В конце концов епископ поступил так, как поступает большинство феодалов: он считает себя господином этих людей и счел себя в праве…

Ибэр с горячностью прервал непрошеного заступника:

— Не советую вам повторять эти слова в присутствии его величества, — сказал он, — вы должны помнить, что единственный господин Франции — это, божьем милостью, король Людовик, и рыцарям пора привыкнуть к мысли, что они в его глазах являются такими же рабами, как вот этот, валяющийся в пыли скот, если не делают себя достойными звания рыцаря преданностью короне.

Свободолюбивый рыцарь пробормотал сквозь зубы:

— Так может рассуждать лишь человек, никогда не носивший на боку шпаги и не украшавший свою голову шлемом.

Ибэр окинул спорщика презрительным взглядом.

— Истинный рыцарь, — сказал он, — тот, кто поддерживает законную власть; прочие же все продажные бунтовщики. Я не хочу спорить об этом с вами, сеньор, но будущее покажет, кто из нас двоих будет лучше награжден за свои убеждения.

— Но что же делать нам теперь? Как видно, до соединения с войсками короля наше присутствие здесь излишне. Во всяком случае с Ланской коммуной покончено. Остается узнать, захочет ли король мстить епископу.

Ибэр подал знак своему оруженосцу и, гремя тяжелым вооружением, соскочил на землю.

— Привал! — объявил он. — Мы будем ждать, рыцари. Клянусь св. Петром, больше нам делать нечего, как только приняться за ужин и скрасить свое ожидание выпивкой. Правда, лес этот не является чрезмерно удобным убежищем, и мы рассчитывали по крайней мере эту ночь провести под крышей, но раз епископ Розуа почел за лучшее снести ее, нам остается только покориться и отложить свои счеты с ним до более благоприятного времени.

Рыцари сошли с лошадей, а слуги тотчас устремились в лес в поисках сухих ветвей для разведения костров. Умолкший Пьер тупо следил за этими приготовлениями; он продолжал сидеть на земле и как бы соображал что-то; мысли его были тяжелы и неясны. Наконец, он сделал над собой усилие.

— Ваша милость, — сказал он.

— Что тебе нужно?

— Надо их разыскать тотчас же.

— Кого разыскать?

— Наших детей и жен, ваша милость. Король велел защищать их…

Пьер говорил спокойно, но в словах его слышалось твердое убеждение и упрямое ожидание.

— А зачем мы будем их разыскивать, добрый человек?

— Может быть, они голодны, ваша милость; может быть, они ранены; может быть, они умирают и ждут помощи.

— Очень может быть, — сказал Ибэр.

— Так как же, ваша милость?

Ибэр поднял голову и глаза его встретились с глазами Пьера. В них можно было прочесть твердую веру в справедливость того, что он требовал. Это ожидание показалось Ибэру чрезвычайно смешным; он вдруг разразился хохотом, которому тотчас же последовали и другие рыцари. Пьер не сморгнув глазом глядел на этот неожиданный порыв веселости.

— Ты, кажется, принимаешь меня за кого-то другого, чудак, — сказал, наконец, Ибэр, отдышавшись: — это было бы поистине любопытное зрелище; рыцари, ищущие по лесам и болотам крестьянских ребят и женщин для того, чтобы накормить их и перевязать их раны! Или ты думаешь, что мы отправились в поход для того, чтобы заниматься благодеяниями, а не воевать?

— Король сказал, что будет защищать коммуну.

— Король сказал, что не позволит рыцарям своевольничать; епископ забрал слишком много власти, и его величество накажет его за это. Что же касается ваших жен и детей, то ваше дело защищать их, когда вы в силах это сделать, и хоронить их, когда они умерли. Или ты вчера только родился, добрый человек, что тебе надо объяснять такие простые вещи?

Пьер молча выслушал тираду рыцаря; ни один мускул на лице его не дрогнул и только глаза странно расширились; он отошел в сторону, уселся под дерево, понурил голову и, в то время, как рыцари принялись за ужин, погрузился в раздумье.

Герцогине Гэно было шестнадцать лет. Она была малограмотна, но прекрасно умела танцевать и вышивать в пяльцах серебром и золотом цветы; эти вышивки она жертвовала на украшение церкви. Ежедневно приходил к ней почтенный и старый капеллан и просиживал с ней несколько часов под ряд, уча ее с голоса молитвам и кой-каким премудростям, необходимым для будущей королевы Франции.