– Пристрелить бы тебя, урррод! – в сердцах сказал я, все еще раздосадованный тем, что на ровном месте заполучил дыру в икре и головную, вернее, ножную боль на ближайшие дней десять.

Горбун в ответ, глухо замычав, упал на бок, и тогда стало видно, что брюхо у него все в крови. С трудом он поднялся, снова побрел по кругу. Жалко мне его не было ни грамма. Жалостливые в наше время долго не живут. Мутант был причиной смерти как минимум одного человека, из-за него ореховцы лишились нескольких коз, что для поселян вполне могло означать скорый голод и смерть еще многих людей… Короче, в яме подо мной находилось исчадие Леса, подлежащее жесткому уничтожению. Только так, и никак иначе. За эту работу нам пообещали двадцать армейских патронов для «тигры», тридцать – для моего короткоствола, блок охотничьих спичек и пять больших банок тушенки. В наши времена основная валюта, которую берут везде, – старые монеты по одному и десять рублей, а еще серебряные и золотые слитки. Второй валютой можно назвать патроны разных калибров. Михаил утверждает, что из-за Пандемии погибло примерно девяносто – девяносто пять процентов населения, а значит, боеприпасов, которые хранились на военных складах, в процентом соотношении с числом живых сразу стало в разы больше. Только поэтому мы пока стреляем, а не носимся по лесам с луками и арбалетами.

Мне хотелось быстрее вернуться в Ореховку еще и по другой причине: когда мы уходили на охоту, дочка поселкового старейшины Лерка очень многозначительно глядела на меня, а на предложение познакомиться поближе ответила в том смысле, что если вернемся с головой убиенного кабана, то я могу кое на что рассчитывать.

И тут горбун издох. То есть, по выражению Михи, отправился в мир иной. Дубаря врезал. Копыта отбросил, стало быть. Кстати, даже раньше, чем я ожидал. Он вдруг тоскливо, утробно замычал и начал пятиться. Впервые я такое видел: пятящегося самца-горбуна. Ни от кого они не пятятся, даже от темных леших, даже от медведей-шатунов, но сейчас кабан, должно быть, узрел перед собой страшный лик своей кабаньей смерти. Потом снова завалился на бок, брыкнул ногами – и отдал Лесу душу.

Я выждал минут пять, чтоб удостовериться. Мутант не шевелился. Бросил в него несколько камней, причем парочка угодила по брюху, прямо по ране – ни один горбун такого не вытерпел бы, – взял жердину подлиннее, потыкал в тушу: ну все, склеила ласты свинка.

Вооружившись топором, спустился вниз. Подобрал нож, которым отесывал колья, подступил к горбуну со стороны брюха и ткнул в рану. Он не шелохнулся. Спекся братан. Я взялся за топор. Такую шею рубать – все равно что дерево средней толщины. Позвонки там как колоды, а шкура просто дубовая. Ладно, не впервой. Я поплевал на ладони, ухватил топор покрепче, поднял над головой. И замер.

Опустил, недоуменно нахмурившись. Вслушался. Показалось или был выстрел? Вроде за лесом…

Еще два выстрела! Что такое, кто там стреляет?

Со дна ямы невозможно определить, откуда доносился звук. Вот черт, а если это Миха на кого-то напоролся?! Времени прошло прилично, он сейчас уже должен заканчивать сборы или даже назад идти.

Снова прозвучал выстрел.

Так, плохо дело. Я вылез из ямы.

Выстрелы больше не раздавались. За небольшим леском, где мы устроили ловушку, была низина, а дальше – маленький холм, не холм даже, так, пологий земляной горб. Приставив к плечу покрытый беличьим мехом затыльник приклада «махновки», я поднялся по склону и тогда услышал шум моторов вдали. Судя по звуку, ехали мотоциклы.

На вершине холма стоял сарай-развалюха, окруженный высокими лопухами. Покосившиеся стены, крыша в проломах, под ней мы и разбили стоянку. Здесь никогда никто не бывал, кроме нас. Сколько бы мы сюда ни приходили, ни разу ни одного человека не видели, и следов тоже. Когда много охотишься в одной местности, какие-то свои стоянки используешь довольно часто – из-за их доступности и безопасности, если окрестности безлюдны и возможен хороший обзор. Сарай на холме у дубравы был одной из таких стоянок.

«Махновка» легкая, всего два с половиной кило. Спусковой крючок у нее коротковат, но я к нему привык, палец плотно лежал в выемке. К тому же неудобная пистолетная рукоять ТОЗа давно была заменена на более комфортную, от «Сайги». Плюс – у ТОЗа при сложенном прикладе автоматически запирается спуск и стрелять нельзя, но в этом ружье мы кое-что подправили, теперь вести огонь можно было даже со сложенным прикладом, и это уже дважды спасало мне жизнь.

Выставив вперед ствол, я шагнул к пролому в стене сарая. Заглянул.

Засосало под ложечкой, волна холода сбежала вдоль позвоночника. В сарае никого не было. Никого и ничего, то есть вообще – ни скаток, ни свертка с палаткой, ни рюкзака. Сквозь дыры в крыше падали столбы света, озарявшего большое помещение с дощатым полом. Из щелей проросла трава, по углам груды земли, в центре – почерневший лист железа для костра, с кучей углей и золы.

Лес забери, куда напарник делся?! Неприятные мысли полезли на ум: я вспомнил байки про исчезнувших людей, которых какие-то странные твари утаскивают к себе в Лес, вспомнил про Боярку – городок под Киевом, где, говорят, в один непрекрасный день пропали все жители, причем ни крови, никаких следов боя, ничего от них не осталось…

Но тут кровь есть! Вон влажные темные пятна на стене возле пролома, зияющего в другом конце сарая. Напряженно поводя из стороны в сторону стволом «махновки», я прошел к пролому и выбрался наружу.

Лопухи здесь были смяты и сломаны. Выскочив с другой стороны зарослей, я увидел далеко-далеко, посреди большущего луга, едва различимые машины. Что это там? Вроде пара мотоциклов с чем-то более габаритным… квадроцикл? Бинокль нужен, но нет у меня ни бинокля, ни снайперского прицела, ни черта такого нет – а оно эх как сейчас бы пригодилось! Невооруженным глазом разглядеть подробности не удалось, к тому же позади тачек в воздухе расплывалось серое пятно выхлопов. Почудилось только, что на одном из байков маячит нечто алое, вроде ездок был в красной куртке или рубахе.