Нашим властям ничего не оставалось делать, как признать нашу дочь предательницей и отказаться от нее, как от ненужной вещи. А она, собственно говоря, была только «за». Так, сама того не понимая, наша Маруська оказалась на своей исторической родине. Видимо в генетике что-то все же есть…

Счастливо проживая в Германии, дочь раз в три года радовала нас известием о появлении на свет очередной нашей внучки. Первую они назвали в мою честь – Василиной. Вторая девочка получила имя – Хелен (по-нашему Елена), а самая маленькая и последняя – Кэйтлин (Катюшка). Всех своих внучек мы просто обожали, но имели возможность видеть их только на фото. Лишь в конце девяностых, когда у Василины уже был свой жених, а Леночка и Катюша, тоже начали заглядываться на парней, они все вместе навестили нас – стариков.

Все у наших детей сложилось «слава Богу», вот только когда наше «трехкомнатное гнездышко» опустело, мы с Юрой вспомнили о нашей утрате.

– Юрочка, а ты представь, как было бы сейчас кстати иметь еще одного ребенка, - сидя на диване у телевизора в обнимку, словно нам было по семнадцать, а не под пятьдесят как-то заявила я.

– Родная, но где гарантия, что наше умершее дитя, не последовало бы за Богданом и Маруськой? Даже если бы у нас было десять детей они бы все равно рано или поздно, выпорхнули бы из отчего дома. Тем более девочка.

– Но лучше бы «поздно», а то ведь без них так одиноко…

– Васенька, мне тоже одиноко. Но нужно учиться жить друг для друга и друг ради друга, радуясь тому, что наши дети устроены и у каждого из них своя счастливая жизнь.

Юрген, как всегда, был прав и постепенно, мы научились жить так, как он говорил. Радуясь счастью наших детей, о котором они охотно докладывали в каждом письме. Радуясь каждому новому дню, что наступал для нас. Радуясь солнцу, дождю и снегу, не смотря ни на что.

Мы, с моим Юрой прожили 68 счастливейших лет вместе. Мы подарили этому миру двух прекрасных людей, которые подарили ему еще пятерых. Мы никогда и ни о чем в наших жизнях не сожалели и ни о чем не печалились, а если и давали волю слабости, то на совсем короткий, практически незаметный, миг.

До глубокой старости мы испытывали потребность в интиме и пусть не так бурно, как в юности, но достойно наслаждались взаимным притяжением. Мы дарили друг другу поцелуи чуть ли не до последнего его вздоха. Мы умели смеяться каждый день, даже над старческими болячками и болезненными воспоминаниями. Мы охотно вспоминали молодость и все, что было в ней прекрасного, гордясь тем, что прошли через всю жизнь рука в руке.

Юрка, разменяв седьмой десяток, даже как-то признался как его в Калиновке соблазняли мои подруги, чуть ли не голышом бросаясь к нему на шею. Всякий раз, когда меня не оказывалось рядом. Хотя я и так об этом всегда знала, уж слишком лакомым кусочком для все в Калиновке был мой Юрген.

А я ему поведала, как его товарищ Степан Петрович, охотно начал ухлестывать за мной после того случая в спортивном зале, совсем не тонко намекая, что с ним мне понравится гораздо больше.

Обговаривая это, мы весело смеялись над тем, что никто из нас не рассказывал об этом раньше, боясь обидеть свою половинку, вызвать необоснованную ревность или недоверие. А на восьмом десятке, какая уж ревность?

А еще, мы очень часто возвращались в наш первый совместный год и наши мнения по поводу «сестерских» взаимоотношений целиком и полностью сходились.

– Какой же я был глупец, что не настоял на повторном занятии любовью. Мы ведь целый год страсти и обладания друг другом просто оставили за бортом наших жизней. – Огорченно вздыхал поседевший дедуля, с уст которого это звучало безумно забавно.

– А какой же я была дурой, что допустила мысль о том, что процесс, благодаря которому на свет появляются дети, может быть невыносимо болезненным… Я была тогда так слепа и глупа, что легко отказала себе в удовольствии принадлежать тебе каждую ночь и даже день… - Грустно констатировала дряблая старушка в моем лице.

Затем мы страстно целовались, словно напоминая себе, что наша страсть никуда не делась. А потом весело хохотали, понимая, как нелепо со стороны выглядят два стареньких человека целующихся на одной из скамеек парка, словно подростки, которыми были переполнены парки ранней весной.

Мы любили все шестьдесят восемь лет. Наша любовь была одинаково сильной как в семнадцать, так и в восемьдесят. Наша жизнь была прожита не зря и никакие соблазны, потери, быт, режим и прочие предрассудки, не сумели ее искалечить своим клеймом.

Мы оставались преданны друг-другу до последнего вздоха Юры. И я буду оставаться преданной ему, до последнего своего вздоха.

Когда Юрочку настиг инсульт, последнее, что он успел мне сказать было:

– Вася, я хочу что б ты знала, я благодарен Гитлеру за начатую войну ибо никогда бы не познакомился с тобой и никогда бы не узнал, что значит счастье быть любимым тобой, если бы не этот диктатор. Я даже прощаю вашей власти, что расстреляли моих близких. Как ты, простила моему народу свои потери. Их либе дих…