– Окулиста, жаль, нет. Знакомый специалист по травмам позвоночника есть. Можно его попросить. Он - блестящий специалист. Константина Алексеевича лечит. И человек очень хороший.

– Что вы, - смутилась Светлана.
– у нас таких денег нет. Это ведь очень больших денег стоит.

– Какие деньги? О чём вы? Он за деньги не пойдёт, обидится, - тряхнула головой Ольга Александровна. Светлана, оказавшись в крайне неловкой ситуации, продолжала сопротивляться:

– Нет, нет, невозможно. Неизвестно, как Юра себя поведёт. Он капризный стал до одури. С ним теперь очень тяжело.

– Капризный?
– Ольга Александровна посветлела лицом.
– Это хорошо, что капризный. Это значит, на поправку пошёл, выздоравливает.

– Да?
– растерялась Светлана.

– Ну, конечно. Он ведь сильный мужчина, ваш Юра?

– Очень. Представляете себе, бывший десантник? Два метра роста, косая сажень в плечах. Автомобиль за бампер немного приподнять может. Вернее, раньше мог.

– Да я не про это, - засмеялась Ольга Александровна.
– Морально он сильный? По натуре?

Светлана задумалась. Никогда раньше не пыталась оценивать Юрку с моральной стороны. В голову не приходило. Пожала неопределённо плечами:

– Ну… не знаю… Мне кажется, он… настоящий.

– Вот видите, здоровый, сильный мужчина. Настоящий, как вам кажется. И, наверное, болел редко?

– Не припомню вообще, чтобы он болел.

– Да, да. А теперь он лежит. К постели прикован. Беспомощный. К тому же в перспективе инвалидность. Что же вы хотите? Погодите, от всех этих обстоятельств он ещё беситься начнёт. Константин Алексеевич, помнится, как только двигаться немного начал, вещами разными в меня швырялся. Гнал от себя. Я в коридоре отсиживалась. Посижу с полчасика, поплачу, потом глаза вытру и, как ни в чём ни бывало, обратно в палату иду.

Ольга Александровна замолчала. На минуту ушла в себя, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.

– Знаете, - спохватилась Светлана, невольно возвращая Ольгу Александровну из невообразимых глубин памяти, - А ведь и у меня похоже. Дрон такие гадости говорить начал! Просто ужас берёт. Только что вещами не швыряется. Наверное, не может пока. Руки загипсованы. И тоже гонит. Говорит, чтобы больше не приходила.

Ольга Александровна внимательно посмотрела на Светлану. Выглядывала понятное лишь ей одной. Спросила осторожно:

– А вы уверены, что он вам друг?

– Самый настоящий, самый лучший, - горячо откликнулась Светлана, не сообразив, к чему клонит собеседница.

– Жаль, - вздохнула Ольга Александровна.

– Жаль, что он мне друг?
– поразилась Светлана. Получила в ответ тонкую, ускользающего значения улыбку.

– Жаль, что ваш друг в столь трагическом положении оказался.

Беседа с матерью Павлика подействовала самым благотворным образом. Светлана облегчила душу, несколько успокоилась, перестала волноваться из-за ряда вещей. Остался, правда, после разговора небольшой осадок. Совсем крохотный. Будто Ольга Александровна тончайшим образом намекнула на некие обстоятельства, коих Светлана углядеть не сумела. Вместо размышления о неких обстоятельствах она постаралась изгнать из мыслей мелкую занозинку, оставленную разговором. В более приподнятом настроении схватилась за дела насущные. Дома скопилась куча хозяйственных дел, которые теперь маме её давались с трудом. Отец пытался помогать, но зачастую портачил, не имея привычки и необходимых навыков. На работе много долгов набралось. Заканчивался учебный год, шла активная подготовка к экзаменам. Ворох документации призывал к действию. Дрону тоже требовалась помощь. Ольга Александровна договорилась со своим прекрасным специалистом, и он несколько раз бывал у Юрки. Почему-то именно Светлане надо было договариваться на сей предмет с лечащим Дрона врачом, организовывать доставку специалиста в больницу и домой.. Хорошо хоть, у Скворцова были права и доверенность на машину. Отпала нужда тратить немалые деньги на такси. Лёха сам возил медицинское светило. Как совладелец небольшой частной фирмочки, Скворцов ни от кого не зависел, мог бросить дела ради Дрона или перенести их на другое время.

У Светланы, наоборот, со свободным временем получалось напряжённо. Чтобы с трудом успевать, ей приходилось метаться, как угорелой. Она быстро исхудала, стала раздражительной. Изо всех сил сдерживала себя с учениками, с Панкратовой, с Лёхой Скворцовым. Павлу Николаевичу виновато улыбалась. На последней в году планёрке не заметила, как заснула. Лев Яковлевич, конечно, заметил. Все заметили. Но будить её никто не стал. И она испытывала искреннюю благодарность за неожиданную добросердечность коллектива. Ученики не были столь благодушно настроены. Однажды в буфете Светлана услышала, как ей перемывали косточки её же собственные семиклассники.

– Ты заметила, что Мэри Поппинс сбрендила?

– Стопудово. Чума просто.

– Не-е-е, девки, у неё наверняка дома напряги.

– Сам ты напряги. У неё крыша съехала… на почве этого… как его…

– Крышу-то надо крыть андулином!

Ребятня расхохоталась. Светлана поспешила быстрее выбраться из буфета. Расстроилась донельзя. Скорей бы уж год заканчивался. Ещё поход этот, будь он неладен.

От всяческих огорчений Светлана вдруг поругалась со Скворцовым. Он позвонил в один из вечеров и сказал приказным тоном:

– Кравцова, тут кое в чём помочь надо. Полине Ивановне. Она не справляется. Давай послезавтра дуй к ней.

– Не могу, - отказалась Светлана.

– Что значит, не могу?

Лёха сделал попытку наехать, наговорить мерзостей, обидеть. В традиционном для него репертуаре. Светлана молча выслушала. Дождалась момента, когда источник вдохновения у Лёхи иссяк. Вкрадчиво поинтересовалась:

– Ты всё сказал, что хотел?

– Всё.

– Отлично. Теперь я говорить буду. А ты не перебивай, пожалуйста, - и далее, разгоняясь сильнее и сильнее, повышая голос и периодически срываясь на истерические ноты, она живописала ему свою жизнь за последний месяц. Целых пять минут бушевала раненым мамонтом. Скворцов пикнуть не посмел. Привык к тихой, спокойной, немного застенчивой приятельнице. Такую Светлану, как сейчас, он не знал. Такую Светлану она и сама до сего дня не знала. Испугалась. Завершила монолог мирно: