– А если они не того, кто воровал, обвинят? Знаете, сколько случаев было? Знаете, скольким людям судьбы покалечили? Нет уж, - упиралась она. А когда любившие её беспримерной любовью старшеклассники попытались мерзкого воришку отыскать своими силами, испугалась, что ученики в праведном гневе попросту забьют поганца, испугалась самосуда и накричала на них, категорически запрещая самодеятельность.

– Нам ещё суда Линча здесь не хватало!
– возмущённо бухтела она Светлане.

Вся школа недоумевала, у кого из раза в раз поднимается рука обижать Людмилу Семёновну. Вся школа негодовала на доброту Люли и любила её за это ещё больше. Вот теперь Люля добровольно приняла на себя новую заботу - помочь совершенно ей незнакомой Ольге Александровне. Подобного альтруизма Светлане встречать не доводилось. И она всё размышляла о подруге.

Нет, Панкратова совсем не была похожа на Малькову, как представлялось Светлане раньше. Вот как можно так жить, в ущерб себе? Особенно сейчас, когда индивидуализм стал чуть не государственной идеологией, когда всё решают одни деньги, вернее, их наличие или отсутствие. Старые друзья при встрече не обмениваются впечатлениями о людях, событиях, книгах, а делятся способами достижения финансового и социального успеха, гордятся своей устроенностью или маскируют неустроенность. Вещизм приобрёл ненормальные размеры. Квартиры, машины, шмотки. Больше, лучше, дороже, чем у других - смысл существования многих людей. За копейку сами удавятся и других с удовольствием удавят. Люля как дерево в пустыне. Неужели не обломают, не затопчут, солнце не выжжет? Более сильные, успешные, удачливые не выживают порой. Впрочем, сама Люля считала, что не выживает, а живёт. Полноценной наполненной жизнью. Зато ей не надо трястись над капиталами подобно чахнущему Кощею. Не надо отказываться от дружбы с достойными людьми ради поддержания отношений с не слишком достойными, но полезными. Не надо торговать телом, лицом, именем, честью. Самой главной прелестью, главным достоинством и преимуществом своей жизни она считала свободу, независимость.

– Это роскошь, - утверждала она, - которую не могут позволить себе сильные мира сего. Те самые сильные, богатые, знаменитые. Значит, они не живут, они выживают. В комфортном антураже.

Нечто неуловимое равняло её с Дроном. От этого она делалась ближе. Но была ли она права? Кто знает. Светлана не могла для себя решить, что лучше: выживать, имея всё, ну, или почти всё желаемое, или жить независимо, порой не имея даже необходимого. Ей самой и независимо жить хотелось, и не зависеть от тощего кошелька. Одежды хотелось хорошей, косметики дорогой, жилья приличного, поездок по разным странам. А тут на концерт, на интересную книгу денег порой нет. Она понимала - в этой жизни зачастую приходится выбирать одно из двух. Выберешь честь, достоинство, потеряешь материальное благополучие. И наоборот. Совместить ещё никому не удавалось, что бы некоторые господа ни “пели” на сей счёт. В физике есть такой закон - сохранения энергии. Нечто подобное существует и в социуме. Но от этого становилось противно, тоскливо. Хорошо Люле. У неё нет тяги к шикарному. Она свой выбор сделала. Идёт в разношёрстной толпе с высоко поднятой головой, и плевать хотела на гаденькое хихиканье в спину. Светлане бы так. Но так Светлана не умела. Она который год делала попытки найти себе работу привлекательней. Не по статусу, хоть по оплате. Ничегошеньки. Сейчас вот даже попытки на время бросит. Надо срочно мальчиками своими заняться. Пристроить их куда-то, чтоб вечерами по улицам не болтались, от безделья не маялись. Хорошо бы Рому Павлова отловить, если получится. Давно они не пересекались. Не переехал ли на новое место жительства, не ушёл ли из милиции? Пусть посоветует, как лучше с наркотиками бороться, и заодно проверит тех типов, что возле школы постоянно околачиваются. Может, именно они её мальчикам анашу продают. Вообще, гадость какая - восьмиклассникам наркотики продавать.

Рома Павлов, к счастью, отыскался. Помочь обещал. Добавил при этом:

– Особенно не надейся. Их за руку поймать сложно. Они товар скидывают и всё.

Видя её непонимание, объяснил:

– Работают обычно в перчатках. Из кармана быстренько товар выкинул, из руки на землю уронил. Не его, не докажешь. Я поговорю тут кое с кем. Ты узнай у своих гавриков, где точки сбыта. Сможешь?

– Точки сбыта?

– Ну, где эти твои торговцы чаще всего товар толкают, где они сами постоянно вертятся.

– Кто же мне скажет? Если бы Николаев на тот свет не собрался, мне и не узнать тогда ничего. Ни про анашу, ни про таблетки.

– Травка, колёса, - поправил Рома.
– Ты, Светка, даёшь! Ладно, в школе была не от мира сего. Но сейчас-то тебе тридцатник, в школе работаешь, на земле, а как с другой планеты всё равно.

С другой, не с другой, но говорили они на разных языках, это верно. Светлане её язык вполне нравился, язык Ромы - не слишком. Так уж получилось, что прожила до тридцати лет как в стеклянной банке. Грязь житейская не прилипала. Наверное, оттого, что Светлана любую грязь старалась обходить десятой дорогой, оставлять её в стороне. Брезговала. Неужели плохо? Ладно, пусть не знает она жизни. Какой? Мерзкой? Где упиваются до полусмерти дешёвой водкой, с пьяных глаз убивают близких кухонными предметами, а с трезвых дерутся из-за грошового наследства, судятся с родителями, пакостят соседям, “кидают” знакомых и ведут тайные войны с сослуживцами? Вот и хорошо, что не знает. И потом, разве это жизнь? Почему, когда ты не пересекаешься с мерзкими сторонами, когда они для тебя удивительны и непонятны, знакомые любят говорить “жизни не знаешь”? Можно подумать, жизнь исключительно из мерзостей состоит. А тем, кто её “знает”? Им чем гордиться? Алкаши, наркоманы, воры, убийцы, проститутки - неужели они нормальные люди? Неужели можно назвать нормальными подлецов, взяточников, жлобов, сутяг, пакостников всех родов? И разве нормальная жизнь у них? Видимо, многое зависит от личных качеств, выбранного пути и устройства духовного зрения. Нет, Рома Павлов Светлану своим отношением смутить не мог. Да и что с него взять? Работа у Ромы такая - в человеческих отбросах копаться, помойные ямы чистить. Самому чистым при этом остаться никак невозможно.

*

Рома человеком оказался. Не на словах, на деле. Действительно помог. Узнала об этом Светлана от своих мальчишек. Они, как всегда после истории с Николаевым, заглянули к ней в кабинет к концу уроков. Принесли из буфета стаканы, чайные ложки, белый хлеб. Пили чай. Светлана в последнее время специально для них завела недорогой электрочайник, заварку, сахар. Пока они пили, делились новостями, болтали обо всём на свете. Ковалёв, набив рот хлебом, промычал:

– В воскресенье у нас в кинотеатре такой цирк был. Маски-шоу называется.

Все жевали, шумно прихлёбывали горячий чай, слушали внимательно.

– Подваливает автобус. А я, прикиньте, Светлана Аркадьевна, вот так стою. И всё вижу. Вываливаются из автобуса качки с автоматами. В камуфляже, на мордах - маски.

– Это ОМОН, дубина, - пояснил Коля Новиков.

– Сам ты дубина, - огрызнулся Ковалёв.
– И ваще… за дубину ответишь.

– Брэк, - Светлана оторвалась от журнала.
– Александр Ильич, дальше-то что было?

Ковалёв отцепился от Новикова, которого схватил, было, за плечо, снова занялся хлебом и чаем. Ответил не сразу:

– Ну, они там… в кассы, короче, пошли. Я на улице остался.

– А чего остался?
– съехидничал Миронов.
– Слабо оказалось внутрь пойти?

– Оно мне надо?
– беззлобно откликнулся Шурик.
– Да и недолго шухер был. Голимые пять минут. А крику, шуму! Типа, курятник разоряли. Я думал, хоть раз шмальнут. Ни фига.

– А дальше?
– опять встрял Новиков.