Если бы Петр узнал о том, что бесчинство это учинил английский посланник, тому наверняка бы пришлось незамедлительно покинуть Россию.

Бывали случаи, однако, когда русским удавалось перехитрить скрытных иноземцев. Близ Петербурга Петр основал фабрику, где выпускались ленты и позументы. Один сметливый подмастерье, схватывавший все на лету, научился изготовлять любые позументы, но только тогда, когда материал был заправлен в станок. Иноземный мастер, руководивший фабрикой, всегда проделывал подготовительные операции сам и запрещал русским работникам наблюдать за ним. Петр пообещал награду тому из подмастерьев, кто сумеет разузнать секрет. Сообразительный паренек просверлил в стене маленькую дырочку, затаился и подсмотрел, как мастер налаживает станок. Запомнив, как это делается, подмастерье доложил царю, и тот устроил ему проверку. Станок установили прямо во дворце и велели приступать к работе. Испытание прошло успешно: довольный царь расцеловал юношу, наградил его деньгами и назначил мастером взамен иноземца.

Воздвигая на берегах Невы новую столицу, Петр задумывал ее не только как бюрократический муравейник или гигантский плац для гвардейских парадов. Прежде всего, он хотел видеть Санкт-Петербург морским портом и торговым центром. Поэтому царь всячески стремился к тому, чтобы товары направлялись в Петербург, минуя другие порты, в первую очередь Архангельск, морской путь к которому был кружным и долгим, зато привычным. Многие купцы, как русские, так и иностранные, не хотели сворачивать со знакомого, налаженного курса, и царя засыпали петициями и жалобами. Однако тот с каждым годом все упорнее настаивал на изменении торговых маршрутов. Наконец в 1722 году он запретил вывоз из России через Архангельск любых товаров, если только они не произведены на берегах Двины. В том же году Санкт-Петербургский порт обогнал Архангельский по грузообороту и стал одним из ведущих портов империи, уступая лишь Риге. К концу правления Петра объем российской внешней торговли превзошел его самые смелые мечты. Морская торговля возросла вчетверо. В 1724 году в порту Петербурга бросили якорь 240 западных купеческих кораблей и еще 303 посетили Ригу, а в 1725 году в балтийских портах России побывало уже 914 иностранных судов.

Но Петру не удалось добиться другой цели – создать собственный торговый флот. Он хотел, чтобы русские товары перевозились на Запад русскими купцами на русских же кораблях, но этому воспротивились морские державы, не желавшие отказываться от старых привилегий. Еще в древнем Новгороде купцы пытались наладить вывоз товаров на своих судах, но против них ополчился весь Ганзейский союз, который добился права закупать товары в Новгороде и далее переправлять их самостоятельно. Позднее один предприимчивый купец из Ярославля сам доставил в Амстердам партию мехов, но голландские торговцы, сговорившись, не купили у него ни одной шкурки, и в результате ему пришлось возвратиться со своим грузом в Архангельск, где у него немедленно и за хорошую цену приобрел все меха тот самый голландец, на чьем корабле потерпевший неудачу купец вернулся в Россию.

Еще в начале своего царствования Петр предпринял попытку изменить сложившееся положение. Апраксину, бывшему в то время воеводой Архангельска, приказано было построить два небольших корабля, чтобы доставлять на Запад русские товары под российским флагом. Царь понимал, что появление этих судов за границей может вызвать противодействие, и долго раздумывал, куда их направить: англичане и голландцы встанут на дыбы, французы вообще вряд ли всерьез отнесутся к российскому флагу. И все же он распорядился послать корабли во Францию, хотя и отступил от первоначального замысла, – большую часть пути корабли проделали под голландским флагом. Затея не увенчалась успехом, один из кораблей был конфискован французами, и его возвращение стало предметом долгих дипломатических переговоров. Петру так и не удалось добиться своего: англичане и голландцы сохранили фактическую монополию на морские перевозки и торговлю в портах России.

Несмотря на это, Петр не испытывал неприязни к иностранным капитанам и морякам. Напротив, он радовался всякий раз, когда иностранные торговые корабли заходили в российские порты, встречал их радушно, а с капитанами обходился как с товарищами, собратьями по мореходному делу. Стоило иностранному судну бросить якорь в Кронштадтской гавани или Петербургском порту, как на борт являлся Петр. Он бродил по палубе, осматривал оснастку судна и живо интересовался всеми новшествами. Голландские капитаны, ежегодно ходившие в Санкт-Петербург, привыкли к монаршим посещениям и, встав на якорь, готовили в каютах ром, вино, сыр и бисквиты, ожидая, что вскоре прибудет царь и начнет подолгу расспрашивать их о дальних морских походах. В знак ответного гостеприимства государь приглашал моряков сойти на берег и посетить его двор, и редко случалось, чтобы после такого визита капитан и вся его команда поднимались на борт своего судна трезвыми. Как отметил один современник, «нетрудно понять, что людям такого образа жизни прием приходился по вкусу, и они с удовольствием брали курс на Санкт-Петербург».

Добрые отношения с иностранными моряками Петр не хотел омрачать ничем. В 1719 году, когда разрабатывались новые таможенные правила для Петербургского порта, царю представили на одобрение первый вариант документа. Один из пунктов, в частности, гласил, что суда, доставившие контрабандный груз или пытавшиеся провезти товар без уплаты соответствующей пошлины, подлежали конфискации. Петр решительно вычеркнул этот пункт, объяснив, что время суровых санкций еще не пришло: меньше всего он хотел сейчас отпугнуть иностранных купцов и капитанов.

Император позволял иностранным морякам говорить с ним по-свойски, что не могло не шокировать его придворных. Однажды, когда голландский капитан заявил, что ему больше по душе Архангельск, чем Санкт-Петербург, а на вопрос почему дерзко ответил, что в Петербурге нет блинов, Петр сказал ему: «Этому можно пособить. Приди завтра со своими земляками, другими корабельщиками, ко мне во дворец, я покажу тебе, что и здесь блины такие, как в Архангельске».

Когда между русскими и иностранными моряками случались ссоры, царь нередко брал иноземцев под защиту. Как-то раз, маневрируя в переполненной Кронштадтской гавани, голландский корабль зацепил бортом русский фрегат и сорвал у него швартовый трап. Хотя голландец и обещал оплатить ущерб, русский капитан пришел в ярость. Он послал на борт голландского судна караул и потребовал десятикратного возмещения. Петр в то время находился в Кронштадте и, прослышав о происшествии, явился осмотреть поврежденный фрегат. Он увидел, что все, кроме трапа, который можно было починить за несколько часов, цело, и велел капитану привести трап в порядок, пообещав, что через три часа вернется и проверит, сделана ли работа. В указанное время царь воротился; трап был восстановлен, оставалось только его покрасить. «Выкраси в красный цвет, – распорядился царь, – и наперед помни, что к иноземцам надлежит относиться с учтивостью и дружелюбием».

Наглядное представление о характере Петра дает такая деталь: в разгар войны, одновременно с обновлением армии, созданием флота, строительством новой столицы и экономическими преобразованиями, он взялся за сооружение системы судоходных каналов. Нельзя отрицать, что потребность в них существовала. В России, стране огромных расстояний и отвратительных дорог, купец, перевозивший товары, или просто путешественник сталкивался с неимоверными трудностями. Доставка экспортируемой продукции из внутренних районов необъятной страны к морским портам всегда была непростым делом. Теперь же ситуация еще более усложнилась, поскольку новая столица, Санкт-Петербург, требовала постоянного подвоза хлеба и иной провизии. Решение было подсказано самой природой, одарившей Россию множеством полноводных рек, таких как Днепр, Дон, Волга и Северная Двина. Все главные реки, кроме Двины, текли на ют, но тем не менее существовала возможность доставлять грузы и вверх по течению, впрягая в баржи тягловых животных или используя труд бурлаков. Для создания водной транспортной сети оставалось лишь наметить подходящие точки и соединить важнейшие реки между собой.