Лада из комнаты крикнула нам:

– А ну тихо там!

Я понизил голос:

– Уже не нравится, как я понимаю. Временное помутнение рассудка прошло, и Лада вновь трезво оценивает ситуацию. В данный момент она явно скучает. А также сосредотачивается. Готовится к работе.

Из кухни тараканом примчался Домовушка. В отличие от нас, трансформированных, и от Ворона, птицы по происхождению магической, Домовушка в тараканьей своей ипостаси лишен способности к членораздельной речи, а тараканьего ни я, ни Пес не понимаем. Поэтому общаться он может с нами, только когда перекинется в лохматого и волосатого гуманоида. Человеческую речь в тараканьем своем обличье он понимает, а вот кошачье-собачью – вряд ли. На всякий случай я мяукнул:

– Рано еще, еще не время…

Но был прерван истерическим девичьим визгом. И визжали, между прочим, обе дамы – и Лада, и Лёня.

Я ворвался в комнату, но Пес, уж не знаю как – он ведь такой неповоротливый по сравнению со мной! – опередил меня. Наверное, потому, что его обожаемой Ладе угрожала какая-то опасность.

Я успел увидеть только его толстый белый хвост, а потом по комнате закружился пушистый комок, сшибая мебель, комкая ковер и создавая прочие неудобства для зрителей. Одной из составляющих этого комка был Пес – время от времени можно было различить некоторые части его большого и пушистого тела: хвост, спину, лапы, лязгающие челюсти. А вот второй было нечто зубастое, а кроме этого – ничего не разобрать.

Лада, опомнившись, заверещала:

Нет, Пес, нет, не смей!.. Ты ж его убьешь!.. Кот, скажи ему!..

– Что я могу ему сказать! – огрызнулся я. Разумеется, человеческим голосом. – Он меня не услышит!

После чего Лёня хлопнулась в обморок. Самым натуральным образом.

Никогда прежде я не видел обмороков. То есть я читал в книгах, что дамы или барышни, случается, теряют сознание, падают без чувств в минуты душевных переживаний, или от неожиданности, или еще по какой причине. Но чтобы на моих глазах человек вдруг позеленел и упал – на ровном, или почти ровном, месте – такого не бывало. И я растерялся.

Я растерялся, не зная, за что хвататься и кого спасать: Ладу, вспрыгнувшую на тахту и пронзительно верещавшую; Лёню, бывшую бледно-зеленого, как молодая травка, цвета, валяющуюся на ковре; Пса, вступившего в единоборство с неведомым врагом; или неведомого врага, с которым дрался наш славный Пес, стремительный и смертоносный.

Растерянность – это мне обыкновенно несвойственно. Скажу без хвастовства: я редко бываю растерян или сбит с толку. Когда я не знаю, как поступить в том или ином случае, я спокойно отхожу в сторонку и предоставляю решать проблему кому-нибудь другому. И не принимаю обвинений в безответственности. Я не безответственен. Я – разумен.

Но в ту минуту, когда судьбы будущего, образно выражаясь, зависели от меня – потому что в случае гибели кого-нибудь, все равно кого, Лада теряла свои наследственные права, а все мы практически теряли надежду вернуть себе человеческий облик, – в ту минуту, повторяю, я растерялся. Я чувствовал, что самоустраниться не имею права, потому как они тут вполне могли поубивать друг друга. Кто-то должен был вмешаться в ситуацию!

Однако – опять же без хвастовства, просто констатируя факт, – в растерянности я пребывал недолго. Ровно столько, сколько нужно коту, чтобы вспрыгнуть на спинку кресла, выгнуть спину дугой, поставить трубой распушенный хвост и издать протяжный (и, если честно, испуганный) вопль. Минуту, не более.

По истечении этого времени я вспомнил, что я все-таки мужчина, хоть и кот, и что под моей мягкой и пушистой шкуркой бьется отважное сердце. И я взял себя в руки, то есть в лапы, принял достойную позу: спина ровная, хвост параллельно полу, слегка подрагивает, когти спрятаны, усы топорщатся, голос не дрожит – и рявкнул:

– Слушай мою команду, Пес! Смирно!

Он не услышал. Или услышал, но отпустил своего неведомого врага лишь на мгновение, а потом они опять сцепились и продолжали кататься по ковру. Разве что направление их движения изменилось – теперь они катались не от стенки к стенке, а от окна к двери.

Я и тут не растерялся: быстро открыл дверь пошире, они выкатились в коридор, я выскочил за ними и захлопнул за собой дверь. Теперь Лада должна была опомниться. А когда она опомнится, то поможет и своей гостье прийти в чувство. У меня же теперь была другая задача или, вернее, две задачи: спасти жизнь Пса и не дать ему совершить смертоубийство. Как видите, задачи почти взаимоисключающие.

Эти двое катались теперь по коридору. Домовушка, все еще тараканом, уворачивался с их пути и никак не мог увернуться окончательно. Час от часу не легче – теперь Домовушке грозила опасность быть раздавленным, и опасность весьма серьезная. Рискуя собственной шкурой, я ринулся наперерез рычащему клубку сплетенных, «как пара змей» [11] , обнявшихся «крепче двух друзей» [12] тел, молниеносно и осторожно подхватил мечущегося таракана в зубы и отпрыгнул в кухню. Там я уронил Домовушку, на лету перекинувшегося в гуманоида.

А клубок тел, со всего маху ударившись о входную дверь, распался на составляющие. Составляющие сидели и смотрели друг на друга несколько помутневшими глазами – они были в легком нокауте. Одной из составляющих был, конечно, наш Пес, весьма потрепанный, и морда его покрыта была кровавой пеной. А вот вторая составляющая…

О второй составляющей надо поговорить особо.

Это была белая крыса, крыса-альбинос, с красными глазами, с розовым носом и розовым длинным голым хвостом. Уменьшить бы ее раз в пять, и получилась бы обыкновенная белая крыса. Крупная. Таких держат в школьных живых уголках, а некоторые любители даже заводят таких дома в качестве pets. Но в пятикратном увеличении это был монстр, и Пес, разглядев наконец, с кем он так отважно сражался, помотал головой и даже слегка попятился, заскулив несколько истерически.