– Смотрела. И глаза у тебя потемнели.

– Дорогой солнце в глаза светило.

Везде, Наташка, люди живут. Везде. И везде всё так же. И везде люди всякие. Но нет таких, кому мы нужны. У них своих забот полон рот.

А нам нельзя быть всякими. Нас проглотят.

– Паш, ты где спать будешь?

– Где и спал. Выгонишь из своей комнаты, что ли, – Пашка улыбнулся.

– Нет! Я наоборот хотела просить тебя не уходить в свою. Она теперь свободна. Да и мамина с папиной свободна.

– Пусть там проветрится. Будешь на рынке или в магазине простыни купи. А эти все… Выкинь из дома, чтоб и духу их не было.

– Не солнце это, Паша.

Если бы ты знал, как я скучала…

– Знаю! Бери фотик. Я тебе фотки покажу. Правда, дороги «туда» там нет. Там только «оттуда».

Везде люди живут!

…В понедельник утром приехал Генрих Львович с высокой молодой женщиной. Серьезное выражение лица и огромные круглые очки, и в правду, делали её похожей на змею.

– Надежда Владимировна, – она протянула руку и улыбнулась, сразу став какой-то беззащитной и домашней.

Пашка пожал её. Рука была холодная и узкая.

– Павел.

«Прячешься за очками-то», – подумал Пашка, – «Посмотрим, что за «тётя» у нас появилась!»

…К концу дня Пашка уже не понимал, куда, к кому они приехали. Бумаги, бумаги… Генрих Львович доставал из портфеля всё новые и новые, кабинетные их читали, что-то говорили, что-то спрашивали, Пашка и Наташа молчали, кивали, Надежда слова никому не давала сказать.

Генрих Львович то на одних, то на других бумагах ставил «галочки», то Пашка и Наташа подписывали их, то эти же бумаги подписывала Надежда, то какие-то подписывал он сам, то их же подписывали какие-то люди.

Четыре дня беготни из кабинета в кабинет до того вымотали Пашку, что казалось – так он не уставал никогда. Хотелось курить, но Пашка вспоминал ухмылку Петровича и гнал от себя желание.

Наконец в четверг все сели за стол на кухне.

– Ну, всё! Теперь пока тебе, Павел, не исполнится восемнадцать лет – все свободны, – засмеялся Генрих Львович. – Благодарю за работу.

Мы её сделали прекрасно! Команда была на высоте. Это когда проигрывает, то кто-то один виноват, а когда выигрыш – то заслуга всех.

Не буду забивать вам голову… но ситуация такова, что Надежда Владимировна вас будет часто посещать. Все вопросы к ней!

Если что-то совсем не понятно, то вот моя визитка тебе, Павел, и тебе, Наташа. Звоните. Вот вам моя самоклеющаяся. Прицепите её где-нибудь, чтоб на виду была. Зеркало там… или… найдёте где. Пусть будет перед глазами.

Пригляд за вами будет теперь особенный. Старайтесь дом не превратить в «проходной двор». Друзья это хорошо, но, как и всё хорошее, полезно лишь в малых дозах.

Банковские карты держите дома. С собой не таскайте. Никому не показывайте.

Все остальные бумаги – у меня. Они вам ни к чему. Да и дома их держать не совсем правильно.

…Взрослая жизнь у вас… началась. Сердиться и обижаться больше не на кого.

Адвокат вздохнул и замолк.

– Но и помогать больше некому.

...А нас чаем напоят? – оживился вдруг.

Наташа накрыла стол, и с Надеждой ушли в комнаты.

– Приглядываюсь к тебе я, Павел, но что-то не всё мне понятно.

Может это и хорошо, а может и… Разберёшься.

С учёбой решай. Вас сейчас только за неё могут ухватить.

Надежда Владимировна, конечно, кремень, но… Постарайся понять её.

Не найдёте общего языка – трудно будет.

Тебе надо, чтоб трудно было? Нет!

Вот и оно!

Ладно! Провожай меня. К Надежде сестру не ревнуй. Пусть Наталья сама решает.

Девчонка. Нам не понять иногда их. Тут не понимать надо – а принимать, как есть.

…Павел проводил попрощавшегося со всеми адвоката.

Из коридора было слышно, как Наташа и Надежда что-то активно обсуждали у компьютера. Пашка прошёл на кухню, подвинул к себе вазочку с печением и стал разглядывать его.

– Паш! Я провожу Надежду Владимировну и вернусь, – Наташа стояла в дверях уже одетая: в шубке, в высоких светло-коричневых ботинках со шнурками, узких джинсах, длинном толстом шарфе, небрежно большим обхватом наброшенном на шею, выгнувшись, опираясь на косяк и улыбаясь.

– В школу так не ходить, – сказал Пашка и улыбнулся.