Однажды мы уж очень задержались. Мы уходили под Сиего-де-Авила, до конца восточных отрогов, и отсутствовали в паленке почти три месяца. Когда вернулись, то обнаружили, что в нашей хижине хозяйничает, ворча и покрикивая на Гриманесу, старуха, - разумеется, Ма Ирене.

Она третий день ждала нашего возвращения с вестью: "Нинья в Аримао у родственников по каким-то делам (хотя, конечно, это только предлог), она хочет видеть Филомено, разумеется, но она хочет видеть и вас всех. Она просит разрешения к вам приехать - ни больше и ни меньше".

Мы переглянулись. Речи быть не могло о том, чтобы привести ее в паленке. Старуха поняла это без слов и кивнула.

– Ей любопытно увидеть, как вы живете, но больше всего она хотела поговорить с тобой, подруга.

Если Марисели хотела поговорить со мной, не знаю о чем, то у меня уже много месяцев все горело от любопытства взглянуть на нее. Посмотрела на куманька - усмехался как всегда, делая вид, что ничего не слышит. Пришлось его тормошить:

– Эй, Каники, что ты на это скажешь?

Фыркнул, отстегивая с пояса мачете, пороховницу, сумку с пулями:

– Мне-то что! Заводите бабьи сплетни.

И по этой резкости слепому стало бы ясно, что ему вся затея решительно не нравится. Но сказать я не успела ничего - перебил меня сын, сказавший веско и гневно:

– Ты не прав, Каники!

– Почему?
– спросил Филомено, быстро и внимательно взглянув на своего крестника.

– Потому что она всегда ждала тебя, чтобы ты вернулся и с тобой ничего не случилось, поэтому на тебе ни царапины! Она помогала тебе и нам чем могла. Она бы сто раз могла продать тебя, если б хотела. Теперь, может быть, ей надо помочь. Почему ты не хочешь, чтобы мы пришли на ее голос?

– Потому, дружок, - отвечал Каники, - что я боюсь. Увидит она твою мать - и станет ревновать меня. А если увидит твоего отца - бросит меня, тощего китаезу...

И пойми его по виду, правду говорит или шутит. Пипо принял все всерьез.

– Седлай свежую лошадь, Ма, - распорядился он.
– Я поеду с тобой и все улажу.

Каники покачал головой, улыбнувшись медлительно:

– Я опасался твоего отца, сынок, - произнес он, - а теперь вижу, что насчет тебя тоже надо держать ухо востро.

Отправились все, кроме Идаха. Спустились по долине Аримао до мест, граничивших с обитаемыми. Там стояла давно заброшенная хижина углежога, скрытая в непролазных зарослях кустарника, который поднялся на месте двадцатилетней давности вырубки. Место было достаточно укромное. Мы прождали в нем больше суток, когда к вечеру следующего дня, грохоча по камням ошинованными колесами, подъехала к зарослям легкая одноколка. Лошадью на анафемской дороге правила Ма Ирене.

Железом шитая эта старуха слезла с облучка, подобрав подол, взяла под уздцы пегашку и завела экипаж в такую гущу, что его не стало видно с речки.

Факундо с Серым несли дозор - мы никогда не забывали выставить дозор; и когда мы подошли, он уже помогал спуститься даме с ловкостью школенного конюшего и с уверенной повадкой настоящего мужчины, знающего себе цену. Отстегнул фартук, откинул подножку, опустился на одно колено - чтобы на другое наступила изящная туфелька, выглянувшая из пены нижних юбок и темно-зеленого бархата верхней. Ах, как он выглядел в эту минуту! Залюбовавшись на него, я не сразу перевела глаза на нинью, которой он, поднявшись с колена, небрежно поклонился.

Она была чуть выше среднего роста, с волосами цвета золотистой блонды, убранными под мантилью, с мелкими чертами миловидного лица. Нежно-розовые губы, прямой нос, серые глаза под длинными ресницами раскрылись широко, когда она заметила позади меня будто выросшего из зеленой стены Каники.

– Я не опоздал?
– спросил он особым, напряженным голосом, и я почувствовала, как он подобрался весь, - так же точно, как Гром, случалось, в его присутствии. Забавно и досадно было видеть эту слабость, - и чтобы скрыть ее, - шагнул девушке навстречу, взял ее протянутые руки, привлек к себе, быстро и горячо поцеловал. Нинья вспыхнула пунцовым огнем, - но он уже отстранился, успокоенный, почувствовавший нелепость своей ревности, повернулся, собираясь, видимо, нас представить, - но в этот момент из кустов выкатились Пипо и Серый.

– Добрый вечер, сеньорита!
– вежливо сказал Пипо, едва не наступая на край юбок.
– Меня зовут Филомено, в честь крестного Филомено. Это мой отец, Факундо, это моя мать, унгана Кассандра, это мой брат, Серый, - тише, черт, не обдери подол, это тебе не наши лохмотья! Я знал, что ты красивая и добрая, - разве другая стоила бы того, кого зовут Каники!

– Так ты думаешь, я стою его?
– спросила нинья с выражением тихого изумления в голосе.

– Еще бы!
– отвечал мальчик с небрежной снисходительностью, - он не кто-нибудь, чтобы путаться с кем попало! Небось, ту белую задрыгу из Вильяверде он не взял себе, хоть и мог бы, - на что ему отрава этакая!