«Завтра расспрошу непременно», – решала Софья Аркадьевна. Но как-то так получалось, что их чаепитие вновь начиналось с вопроса Августины, и Софья Аркадьевна погружалась в воспоминания…

Неделю к ним прибывали и прибывали раненые. С утра до ночи весь персонал госпиталя был на ногах. Асе приходилось кормить тяжелораненых, разносить кашу лежачим. Бесконечно на кухне кипел огромный чайник. Постоянно кто-то просил есть, пить, стонал от боли, бредил. Добираясь до подушки, Ася падала без сил, и у нее перед глазами мелькали искаженные болью лица, искалеченные конечности, ужасающие гноящиеся раны. И только под утро, в свежем раннем сне, к ней приходил Лев. Он приходил как хозяин, обнимал ее властно, и во сне она принадлежала ему, а он принадлежал ей. Он проступал сквозь ужасы чужих страданий и заставлял страдать ее, просыпаясь, горько плакать в подушку утром. Зачем ты снишься? Не смей сниться! Ушел, так уходи совсем!

В утренние часы, когда Ася с трудом поднимала свое непослушное, разбитое усталостью тело, она радовалась, что сейчас пойдет туда, где не будет минуты свободной, чтобы думать о нем и страдать. Там, внизу, она не принадлежала себе, она распинала себя сама, чтобы смыть грех. Чтобы иметь право прямо смотреть в глаза тому, кому привыкла молиться с детства.

Ася дождалась Марусю, с рук на руки передала ей сонного сынишку, оделась и спустилась на первый этаж. Доктор Грачев на ходу кивнул ей и попросил:

– Асенька, помогите мне сегодня в сортировочной. С утра прибыла еще машина, битком набитая. Рук не хватает.

Сортировочная была устроена во флигеле. В тесных помещениях лежали вповалку, сидели, стояли раненые. Как только Ася вошла, на нее посыпались просьбы, упреки и вопросы:

– Перевязку сделайте!

– Когда нас накормят? Битый час сидим…

– Воды дайте!

Доктор Грачев отрывисто, по-командному отвечал на вопросы и негромко говорил Асе:

– Этого в перевязочную. Этих на санобработку и кормить. Этого срочно в операционную.

Ася шла позади доктора и записывала фамилии и указания. Ей приходилось ходить среди раненых, выбирая, где можно ступить, перешагивать через людей, носилки, котелки с кашей.

В углу на полу лежал бледный как бумага офицер. Доктор наклонился, взял руку.

– Пульс не прощупывается, – бросил Асе. Она кивнула. Таких случаев было сколько угодно – среди живых с прибывших подвод частенько снимали и мертвых.

– Его бы убрать, доктор, помирает ведь, – сказал солдат, рядом на полу пьющий из жестяной кружки перепревший мутный чай. – Тут живым негде.

К Грачеву подошел санитар, они тихо переговаривались. Ася отправилась выполнять распоряжения. Когда возвращалась из перевязочной, навстречу ей попались санитары с носилками. Они выносили из флигеля умирающего офицера. Голова его, повернутая набок, качалась в такт шагам санитаров. Обычно раненые для персонала были обезличены. За одинаковыми серыми грязными гимнастерками и окровавленными бинтами не разглядишь лиц. Но этот был без бинтов и тем выделялся из общей массы. Худой, бледный до синевы, словно уже не из мира живых. Вдруг он открыл глаза и мутным взором обвел двор. Ася остановилась. Ей показалось…

Что-то родное, такое близкое, что живет в нас в самой глубине, неузнанное, посеянное детством, вдруг всколыхнулось, вспыхнуло мгновенной радостью и одновременно – страхом. Неужели?!

Она пошла рядом с носилками. Видимо, беспокойство проявилось на лице ее слишком очевидно. Доктор Грачев, который торопился в операционную, приостановился и приказал встать санитарам.

– Знакомый ваш? – кивнул он Асе.

– Да. Это брат моей подруги. Доктор, что с ним? Неужели ничего нельзя сделать?

– Я подозреваю внутреннее кровоизлияние. Надо бы срочно сделать переливание крови или на худой конец ввести физиологический раствор. Ни того ни другого в госпитале нет, закончилось. Ждем поставки из Питера, но сами знаете, как они там торопятся… – И, уже обращаясь к санитарам, приказал: – Несите в офицерскую палату. Попробуем камфору под кожу и что-нибудь возбуждающее сердечную деятельность. Но, повернувшись к Асе, добавил: – Надежды мало. Вы сами видите, в каком он состоянии.

Ася с тревогой смотрела, как едва живого Алексея несут санитары. У нее было много дел, однако же при первой возможности Ася прибежала во вторую палату. Вознесенскому уже сделали необходимые уколы, и теперь его бледное лицо не казалось лицом мертвеца. Ася с волнением наблюдала, как вздрагивает жилка на виске, как губы, полчаса назад синевато-серые, темнеют, приобретая более живой, розоватый оттенок. И Ася, глядя на него, думала сейчас не о нем самом, не о тех страданиях, которые, возможно, ему довелось перенести, а о Мане, о матушке Александре, об отце Сергие. Вознесенский должен выжить во что бы то ни стало! Ради них, для них!

Она дотронулась до его щеки – он открыл глаза. Мутный взгляд обвел потолок, окружающее пространство и остановился на ней. Алексей смотрел на нее несколько секунд, потом закрыл глаза. И вновь открыл.

– Где я? – спросил он, глядя на нее и либо не узнавая, либо не слишком доверяя себе.

– В госпитале.

– Вы?!

Ася улыбнулась.

В комнате, выходящей окнами в сад, тесно стояли узкие походные кровати. На них лежали раненые, которые не без любопытства наблюдали за их разговором.