Шрифт:
Варавва угрюмо следил за рассказом Петра. Мельхиор тоже внимательно слушал, хотя ему все было известно.
— Все свершилось быстро, — сказал Петр после печальной паузы. — У входа в сад Гефсимании Учителя ждала стража, и когда Он вышел из-под густой тени деревьев, Иуда пошел Ему навстречу. Бледный от волнения любимый ученик Иисуса воскликнул: «Радуйся, Равви!», и поцеловал Его. «Скоро, — думал я, — проявится слава Бога. Могущественный и неустрашимый, Ой мигом уничтожит своих врагов!» Но Учитель смиренно и молчаливо посмотрел на Иуду, потом тихо сказал:
«Целованием ли предаешь Сына Человеческого!»
Иуда в страхе отшатнулся и, схватив меня за плащ, прошептал:
«Или я согрешил, или Учитель нас обманул!»
А стража стояла как вкопанная, не смея тронуть Его, пока Он Сам не обратился к ним со словами:
«Кого ищете?»
Смутившись, они ответили:
«Иисуса Назорея!»
Учитель посмотрел на них и сказал:
«Это Я».
Стражники пошатнулись и пали на землю.
И тут я подумал, что час, которого мы ждали, настал — такое величие, такую силу в ту минуту выражало лицо Господа! Это не было лицо смертного человека!
Он опять спросил стражу:
«Кого ищете?»
«Иисуса Назорея», — был ответ перепуганных, дрожащих воинов.
«Возьмите Меня, а остальных оставьте».
И, посмотрев на Своих учеников, Он махнул рукой, прощаясь.
Воины, видя, что Он не сопротивляется, немного ободрились и, окружив Его, повели с собой.
Оставшись одни, мы, Его ученики, зарыдали.
«Он обманул нас! — кричали мы. — Он не Бог, а человек!»
Все разошлись кто куда, а я тайком пошел за Учителем и шел до самого дома Каиафы!
Тут от волнения у Петра перехватило дыхание, он заплакал, но затем, пересилив себя, хрипло пробормотал:
— И я от Него отрекся! Когда словоохотливые рабы сказали, вот он — Его ученик, я сказал, что не знаю этого Человека! И в общем я не солгал, ибо я знал Бога, а не человека!
Мельхиор проницательно взглянул на Петра.
— Ты софист! — сказал он холодно. — Как ловко ты придумываешь извинения для своих грехов! Если ты и в самом деле знал Бога, ты не мог бы от Него отречься! Но признайся, Петр, ты верил в Иисуса только как в земного царя, который со временем станет владеть Иерусалимом! К этой надежде ты привязался, а о небесном и не помышлял! Обладать вместе с Ним миром — было твоей мечтой! Но, может быть, ты и твои последователи и будут им обладать…
Петр сверкнул глазами.
— Ты судишь строго, незнакомец! — сказал он. — Кажется, естественно ждать славы от Того, Кто славен! Почему бы Богу не провозгласить Себя! Если Он — Властитель мира, почему Его власти не быть видимой всеми!
Варавва начал понимать характер этого человека, в котором боролись достоинство и трусость, раскаяние и гордость.
— Ему было так легко явить Свое величие, — оправдывался Петр, — а Он этого не сделал! Его смирение потрясло меня, и я зарыдал не только над собственной слабостью, но и над Его нежеланием прославиться перед людьми! А отчаявшийся Иуда бросился к первосвященникам с криком: «Я согрешил, я предал кровь невинную!» Позже я узнал, что он кинул им под ноги те проклятые деньги и устремился прочь. Я встретил его, когда он бежал домой, как сумасшедший. Я пытался остановить его, но он меня оттолкнул: «Пусти! Я должен увидеть сестру — она меня уговорила совершить предательство, и я прокляну ее, прежде чем умру!»
— Всю прошлую ночь я бродил вокруг дома Искариотов, — рассказывал он дальше. — Никто не выходил из него, а сам я не осмелился войти и спросить об Иуде. Я ходил по саду, где мы беседовали с Юдифью, потом ноги сами понесли меня в Гефсиманию… Он там… Он провел много часов в одиночестве.
Петр свернул к небольшой рощице.
— Он сейчас недалеко от того места, где предал Учителя! Мы отнесем его домой, и пусть Юдифь, ждущая его возвращения, радуется!
Старые оливковые деревья, раскинув свои толстые ветки, словно преграждали путь любопытным прохожим, но Петр, нагнувшись, прошел под ними. Мельхиор и Варавва не отставали.
Ветра не было, но густо переплетенные между собой ветки таинственно покачивались, листья перешептывались о недавно увиденом — о мучительных угрызениях страдающей души, об ужасе юного грешника, умершего по своей воле такой же как эта ночью.
Глава XXII
Иерусалим веселился. В каждом доме светились огни, а из распахнутых дверей и окон доносились звуки музыки. Продолжался праздник Пасхи. Те, кто днем умирал от страха во время землетрясения и затмения солнца, радовались, что все их ужасы позади и грозные явления больше не повторились.
Все отдавали дань мужеству Назорея, с достоинством принявшего смерть, но никто не спорил, что все-таки следовало казнить Его. Он был опасен, Он хотел изменить весь мир. Нет, хорошо, что Его распяли! Кое-кто глубокомысленно качал головой и вспоминал что-то смутное, бессвязное про греческих и римских философов, искавших истину и ненавидевших ложь.
— Назарянин был из таких, — говорил старый законник, беседуя со знакомым. — Он сродни Сократу, также любившему истину и погибшему из-за нее. Но Сократ был стар, а Распятый сегодня молод, смерть же молодых всегда вызывает жалость. Но этот сумасшедший Пророк проповедовал вечную жизнь… Избавь нас, небо, от другого мира — нам и этого достаточно. Даже если бы и существовал иной мир, никто из нас не достоин его! Мы умираем — таков конец человека, и никто еще не воскресал из мертвых!