– Потому что для них не просто. Якоб боится тебя. Теперь и маленький Ганс тоже.

– Почему ты не боишься?

– Потому что вижу в тебе дитя Божье, - улыбнулся священник.

Мари вернулась в церковь. Посидела на скамье, болтая ногами в красных башмачках. Отец Мартин прочёл молитву, заменил потухшие свечные огарки новыми свечами. Мари подошла, попросила одну. Священник не отказал. Девочка зажгла свечу и аккуратно поставила её рядом с остальными.

– Зачем ты это делаешь, Мари?

– А разве тебе от этого не светлее и легче?

Отец Мартин задумался. "Если бы бедное дитя жило во времена Святой Инквизиции, её не миновал бы костёр", - сказал он про себя.

– Я это знаю, святой отец. Помню.

Дробинками раскатился по углам кирхи стук каблучков. Мари убежала.

Свечи горели ровным рыжим пламенем. Язычки огня колебались изредка - будто кто-то большой слегка касался их дыханием.

Если весенние лужи грозят простудой, а осенние щедры на липкую, холодную грязь, то бегать по лужам после летней грозы - огромное удовольствие. Особенно когда тебе десять лет, ты весел, беззаботен и в карманах твоей новенькой курточки звенят несколько серебряных талеров.

– Ханна, эй, Ханна, не отставай!
– задорно закричал Ганс, поднимая босыми ногами тучу брызг.
– Смотри, я нашёл самое глубокое место!

Худенькая темнокосая Ханна осторожно прошла по самому краю лужи, держа в одной руке чулки и башмачки, а другой приподняв подол платья так, чтобы его не забрызгать. Девочка хмурилась: прыгать по лужам ей не нравилось, но Ганс пообещал, что купит ей на ярмарке сахарных куколок - вот и пришлось пойти с ним.

– Ганс, я устала, - пожаловалась Ханна тихонько.
– И кушать хочется. Может, пойдём уже на ярмарку?

Мальчишка нехотя вылез из лужи, обулся, помог обуться Ханне. Рядом с ней - хрупкой и болезненной - он чувствовал себя большим и сильным покровителем. А с деньгами, подаренными отцом на именины - едва ли не королём.

– Пойдём, - сказал он важным басом и взял её за руку.
– Купим сладостей и свежей горячей выпечки у булочника.

Но до ярмарки дети не дошли. На маленькой площади, у которой не было даже названия, расположился бродячий цирк. Канатная плясунья, шпагоглотатель, старик-фокусник с облезлой обезьянкой, дряхлая гадалка и близнецы-акробаты казались настоящим чудом, ярким, как добрая сказка. Ганс и Ханна с трудом протолкались через толпу зрителей и замерли, глядя на циркачей.

Работали бродячие артисты как-то скучно. Хмуро подбрасывали друг друга акробаты, молча и без улыбки подпрыгивала на струне каната девушка. Обезьянка, делая стойку на ручках-лапках на широкой ладони фокусника, смотрела на людей жалобными голодными глазами. Гадалка, напоминающая одетую в бордовое тряпьё ворону, глухим каркающим голосом зазывала желающих узнать свою судьбу. Шпагоглотатель - худой, мускулистый, с бесстрастным лицом изваяния - походил на заправского разбойника. Ганс и Ханна взирали со страхом на то, что он проделывал с клинками.

Представление закончилось, зрители вяло захлопали. Обезьянка стащила с головы фокусника шляпу и подбежала к толпе горожан. Монетки кидали неохотно. Ганс, для которого любое выступление артистов - хорошее ли, плохое - было волшебством, бросил серебряный талер.

– Почтенная публика! Не скупись! Брось монетку в шляпу!
– крикнул шпагоглотатель, скользя глазами по зрителям.

Обезьянка описала полукруг и остановилась. Положила шляпу на землю. Села на задние лапки и задумчиво уставилась на красные башмачки стоящей перед ней Мари. По толпе пробежал лёгкий шепоток.

– Мари? Вот странно... Что ей тут надо?

Ханна испуганно схватила Ганса за руку:

– Ганс, пойдём дальше! Что-то нехорошее будет, раз Мари здесь.

– Трусиха, - фыркнул Ганс.
– Дай посмотреть!

Мари присела на корточки, протянула руку и погладила обезьянку. Та чирикнула и отпрыгнула в сторону.

– Добрая маленькая фройлян, прошу - бросьте монетку.

Девочка вскинула голову, рассыпав по плечам завитые пшеничные локоны. Вгляделась подошедшему шпагоглотателю в лицо. Тот старательно изобразил искреннюю улыбку. Мари медленно выпрямилась.

– Ты меня просишь?

– Вас, любезная фройлян!

– Ой, дурааак...
– тихо ахнул кто-то в толпе.

Ханна испуганно уткнулась личиком в грудь Ганса. Тот с интересом смотрел, что будет дальше. Любопытство было сильнее страха - непонятного, необъяснимого, охватывающего мальчишку всякий раз, когда он видел Мари. Страх поселился в душе Ганса после памятной первой встречи в кирхе и последовавшего за ней рассказа отца. "Матушку твою она свела в могилу. И за тобой придёт. Помяни моё слово, Ганс! Держись от неё подальше!"