– Олаф, я дам тебе не просто монетку. Если попросишь - дам целое состояние. Удачу. Славу, - голос Мари колокольчиком звенел над притихшей площадью.
– Но я беру взамен. Ты человек чужой, меня не знаешь. Правило простое: каждый может попросить у меня всё, что угодно. Единожды - поэтому желание должно быть хорошо обдумано. Я исполню. Но взамен возьму то, что мне нужно. Я готова сделать тебя богатым, Олаф Нойманн. Ты согласен?

Шпагоглотатель облизнул пересохшие губы.

– Да! Что хочешь взамен?

– Проси прощения у Эльзы. Здесь. Сейчас. Перед людьми. Искренне.

Из фургончика на мгновенье высунулась встревоженная канатная плясунья.

– Иди сюда, Эльза, - позвала её Мари.

Девушка подошла, понуро встала за плечом шпагоглотателя Олафа. Бледная, очень худая, невысокого роста с вьющимися тёмными кудрями и покорностью в больших серых глазах. Ганс почему-то подумал, что Ханна когда вырастет, будет такой же. Красивой...

– Извиняйся, Олаф.

Мужчина побледнел. Оглянулся на Эльзу - та ссутулилась под его взглядом. Мари смотрела на Олафа прямо, сжав губы в прямую линию. Обезьянка убежала в фургон, бросив шляпу. Зрители на площади молчали.

– Ты согласился с моими условиями, Олаф. Проси прощения у своей дочери за мерзость, к которой ты принуждаешь её каждую ночь.

– Да кто ты такая?..
– в ужасе воскликнул, отшатнувшись, шпагоглотатель.
– Откуда ты?

Мари шагнула к нему. Она более не казалась очаровательной маленькой фройлян. Взгляд прозрачно-синих глаз жёг душу, выворачивал самое больное, страшное, глубокое.

– Кайся. Здесь и сейчас. Или умрёшь, - каждое слово будто камнем падало - тяжёлое, холодное.

Эльза с отчаянным плачем обхватила отца, закричала, давясь слезами:

– Уходи! Оставь его! Оставь нас в покое!

Губы Мари дрогнули.

– Договор, Эльза.

– Договор?.. Тебя никто не звал! С договором! Никто! Уходи! Это мой ОТЕЦ, каким бы он ни был! Уходи прочь!

– Отойди, Эльза. Кайся, Олаф.

Порыв горячего ветра промчался над площадью. Грянулся о мостовую кусок сорванной с крыши черепицы. Из окна углового дома высунулась хозяйка, захлопнула ставни. Всхлипнула Ханна. И стало тихо. Гансу показалось, что он слышит, как отсчитывают минуты часы на кирхе далеко отсюда.

– Эй, Мари!

Сквозь толпу протолкался сапожник Петер - на весь городок известный пьяница, балагур и просто добрый малый. Петер делал лучшую в округе обувь и легко бы стал богачом, не будь он любителем выпить в хорошей компании. Да и сейчас Петер был навеселе - в честь воскресенья, не иначе.

– Мари, я хочу перебить желание! Не откажешь дураку?

Девочка повернулась к нему.

– Имеешь право. Что ты хочешь, Петер?

– Отстань от чужаков! Давай спляшем, а?
– рассмеялся сапожник.
– Да так, чтобы от души! А собьёшь каблучки на башмачках - я поправлю!

Тут же рядом с ним появился скрипач - невысокий, несколько испуганный толстячок. Мари усмехнулась:

– Спляшем, Петер. Только с тебя я возьму удовольствие от этого танца. Играй, скрипач, да веселее!

Запиликала простенький мотив скрипка. Петер рассмеялся, хлопнул себя по худым, мосластым коленям и принялся лихо отплясывать в паре с Мари. Дробно стучали по мостовой каблуки, отбивали ритм ладоши, шуршало пышное девичье платье, смеялся Петер. Мари улыбалась. И чем сильнее распалялись они в танце, тем неувереннее звучал смех Петера - и вскоре умолк вовсе. Про циркачей, спешно запрягающих лошадей в фургончик, все забыли. Смотрели на сапожника. Радость на его раскрасневшемся лице постепенно сменилась страхом. Он делал попытки остановиться, но тело не слушалось. Словно подчиняясь чужой воле, хлопали ладоши и выделывали кренделя ноги. И тут рассмеялась Мари.

– Славно, Петер! Пляши! Весело мне! Хорошооооо!..

Когда Петер заорал срывающимся голосом, люди испуганными крысами бросились с площади прочь. Ганс не помнил, куда бежал и как они с Ханной очутились дома. Ночью обоим снился звонкий девичий смех над площадью и мечущееся в каменных переулках эхо стука копыт лошадей, увозящих прочь бродячих артистов.

– Ганс, хорош бездельничать! Сходи за отцом в трактир, пока он все деньги не пропил.

Мальчишка нехотя оторвался от своего занятия: маленьким кусочком угля он рисовал лицо очередной кукле, сшитой Ханной для театра. Выходить из дома холодным ноябрьским вечером не хотелось, равно как и тащить на себе наверняка набравшегося отца. Пропустить бы слова Гертруды мимо ушей, но... Денег в доме и так немного.