Женщина не удивилась. Она тихо кашлянула и сказала:

— Многие не знали… Он работал до последнего дня, а лечиться все было некогда. Торопился книжку закончить. А что болеет, почти не говорил.

— Почему он умер?

— Сердце…

Люди задвигались, стали выходить, и Сережа понял, что ему тоже надо идти. В дверях он оглянулся. И только сейчас увидел на стене большой фотопортрет Иванова. Алексей Борисович улыбался знакомой-знакомой улыбкой, как тогда, на станции. Сережа вдруг подумал, что, может быть, последний раз видит живое лицо Алексея Борисовича. Он остановился, но его мягко подтолкнули, и пришлось выйти в коридор.

Женщина вышла вместе с ним.

— Ты поедешь на кладбище? — спросила она.

Сережа не знал, надо ли ехать. Но сейчас ему показалось, что если не поедет, то опять обманет Алексея Борисовича. Как тогда: обещал навестить и забыл.

— А можно? — спросил он,

— Да.

— А как ехать?

— Садись в автобус. В любой.

Сережа вышел на улицу. Автобусы стояли вереницей. Сережа забрался в самый дальний. Он приткнулся на заднем сиденье и стал смотреть в окно. Из дверей редакции выходила молчаливая толпа. Вынесли венки, потом крышку гроба. Ухнул и тягуче заиграл оркестр.

Автобус шел долго. Потом вереница машин остановилась, и люди пошли в распахнутые высокие ворота, мимо церкви, у которой был какой-то очень праздничный купол: синий с золотыми звездами. На высоком церковном крыльце сидели старухи в черных платках. Время от времени они крестились. На нижней ступеньке крыльца примостилась серая кошка. Она умывалась и равнодушно глядела на проходивших.

Сережа впервые оказался на кладбище. Вслед за незнакомыми людьми он шел по раскисшей дороге, потом пробирался среди могильных оградок, решетчатых обелисков со звездами и крестами. Почти всюду лежал еще серый снег. А там, где он сошел, виднелись прошлогодние листья и поблекшие стружки искусственных цветов.

Наконец подошли к могиле. Она Сереже показалась похожей на окоп с двумя глинистыми брустверами по краям.

На краю могилы поставили гроб. Сережа не решился подойти близко.

Стали говорить разные люди. И говорили в общем-то одно и то же: о том, какой хороший человек был Иванов и как много он работал. И что его не забудут. Это была правда. По крайней мере Сережа никогда не забудет, хотя видел Алексея Борисовича один раз в жизни. Ну и что же, что один раз? Иных видишь каждый день, а лучше бы не видеть совсем…

Сережа тоже мог бы сказать, что за человек был журналист Иванов…

Опять заиграл оркестр. И Сережа заметил музыкантов. На них были серые шинели, шапки со звездами и голубые погоны. Они играли марш. Не обычный похоронный марш, изматывающий душу. Это была сдержанная, суховатая какая-то музыка. Сквозь негромкие голоса труб иногда пробивалась четкая, почти маршевая дробь барабана.

Рядом с Сережей стоял грузный мужчина в плаще и помятой шляпе. Он посмотрел по сторонам, словно искал кого-то, заметил Сережу, отрывисто сказал:

— Теперь что? Играй, не играй… Теперь все равно…

— А почему такой оркестр? — спросил Сережа. — Разве Алексей Борисович был военный?

— Нет, — откликнулся мужчина. — Но он писал о них много. Особенно о летчиках. Они его помнят.

Снова коротко простучал барабан, и Сережа вспомнил о барабанщиках «Эспады». И опять ему стало неловко перед собой, что думает он об отряде, а не об Алексее Борисовиче. Но ничего он не мог поделать.

Через спины тех, кто стоял впереди, Сережа увидел, как замелькали лопаты. Кое-кто стал расходиться. Пошел и Сережа. Ему навстречу дул мягкий ветер. Медленно качались верхушки темных, почти черных сосен. А небо над ними было серое.

Сережа вышел с кладбища. Сесть в автобус он не решился: мало ли куда они поедут.

Он подумал, что отыщет остановку любого троллейбуса и доберется куда-нибудь ближе к центру. А там до дома недалеко.

Он пошел по краю асфальтовой дороги. Шел и смотрел на свои ботинки. К левому ботинку прилип коричневый листик с тремя отростками, похожий на отпечаток птичьей лапы. Это был мертвый листок. Сережа тряхнул ногой, но листок держался крепко. Пожухлый, прошлогодний.

Неужели когда-нибудь снова будет летнее небо с желтыми облаками, живая трава, лиловые метелки иван-чая, пунцовые лампочки клевера и звон шмелей?

А если и будет, никогда не пойдут по этой траве загорелые барабанщики «Эспады»…

Сережа отчетливо вспомнил вечер на реке, огоньки по берегам, стук мотора и густой запах трав, пришедший с лугов. Будто вот сию минуту стоял Сережа на палубе, прижимался коленями к металлическим прутьям поручней, а рядом был Алексей Борисович и держал на Сережином плече крепкую ладонь.