— Намек поняла, — насмешливо кивнула она. — Можете быть покойны, если вы исчезнете, я и не подумаю огорчаться. Но если зайдете на огонек, обрадуюсь непременно. Вы мне нравитесь, Макс. И ваша история сама по себе — весьма элегантный сюжет… Хотя она все же не дотягивает до совершенного литературного сюжета.

— А что такое, по-вашему, совершенный сюжет? — удивленно спросил я.

— Хотите знать, что такое совершенный сюжет? Что ж, могу рассказать. Наделите своего героя теми качествами, которые вы считаете высшим оправданием человеческой породы; пошлите ему удачу, сделайте его почти всемогущим, пусть его желания исполняются прежде, чем он их осознает; окружите его изумительными существами: девушками, похожими на солнечных зайчиков, и мудрыми взрослыми мужчинами, бескорыстно предлагающими ему дружбу, помощь и добрый совет… А потом отнимите у него все и посмотрите, как он будет выкарабкиваться. Если выкарабкается — а он выкарабкается, поскольку вы сами наделили его недюжинной силой! — убейте его: он слишком хорош, чтобы оставаться в живых. Пусть сгорит быстро, как сухой хворост. Это жестоко и бессмысленно, зато достоверно. Вот такую историю я бы непременно написала, если бы принадлежала к числу господ литераторов. Но я, слава богу, не литератор, а всего лишь женщина, случайно ставшая бессмертной, спрятавшись между строчек чужих стихов.

— Но этот ваш совершенный сюжет очень похож на мою историю, — дрогнувшим голосом сказал я.

— На первый взгляд похож. Но вы живы. Да еще и в рай, можно сказать, при жизни попали. Здесь с вами ничего не случится. Не сгорите, небось.

— Возможно, сейчас вы беседуете именно с горсткой пепла, — горько усмехнулся я.

— Не мудрите. Горстка пепла, в отличие от вас, не может наслаждаться беседой, вкусом горячего шоколада и запахом мокрой листвы. Так что не пробуйте меня разжалобить, не выйдет. С какой стати? Вы — счастливчик. Если хотя бы четверть того, что вы мне понарассказали, правда, о вас наверняка будут помнить дольше, чем обо мне; значит, вполне может оказаться, что вы — бессмертнее меня. Только это здесь и имеет значение. Только это! Те, кого некому помнить, исчезают, лишь их прозрачные тени иногда появляются на улицах. Они жмутся к фонарям, поскольку темнота для тени — то же самое, что забвение для любого из нас. Небытие.

— Не понимаю, — удрученно признался я. — Предположим, меня будут помнить дольше, чем вас. Следовательно, я останусь жив. Но я-то вас буду помнить! Получается, что вы не исчезнете, пока не исчезну я, разве не так?

— Не так. Наша с вами память друг о друге не в счет, так уж все устроено. Почему — не знаю. Возможно, это свидетельствует о том, что обитатели Тихого Города не так уж и живы… Но мои ощущения доказывают обратное, а я привыкла доверять собственным ощущениям больше, чем теоретическим изысканиям.

Мы угрюмо помолчали. Потом моя новая приятельница хлопнула себя ладошкой по лбу и рассмеялась:

— Эврика! Вполне возможно, что я теперь действительно гораздо более бессмертна, чем прежде!

Я адресовал ей вопросительный взгляд. Она объяснила:

— Мои шансы на долгую-долгую жизнь связаны не с вами, а с нашим общим приятелем Чиффой, который, как вы говорите, вернулся домой. Он ведь колдун? Если верить вам, то колдун, и еще какой! А хороший колдун вряд ли станет умирать от старости в собственной постели. И вообще вряд ли станет умирать, правильно? А уж он-то меня никогда не забудет!

— Да, действительно, — улыбнулся я. — Вам повезло: Джуффин — мужик живучий. А вас и правда невозможно забыть. Это не комплимент, а констатация факта.

— Что-что вы сделали с фактом?

— Поймал и как следует отконстатировал, — важно объяснил я. — На свете стало одним констатированным фактом больше.

— Это следует отметить, — рассмеялась Альфа. — Что выпьете? Впрочем, не отвечайте, попробую угадать. Джин или ром?

— И то и другое, можно без хлеба.

Она одобрительно кивнула, опознав цитату из Винни-Пуха (я и не сомневался, что опознает), и загремела стаканами. Атмосфера, сгустившаяся было в течение последних минут (со стороны мы, наверное, походили на пациентов санатория для туберкулезников, обсуждающих свои последние рентгеновские снимки), разрядилась окончательно и бесповоротно.

К тому времени как в «Салоне» начали собираться завсегдатаи, мы с хозяюшкой опустошили полбутылки джина, перешли на «ты» и вообще чувствовали себя старыми, чуть ли не фронтовыми друзьями.

Альфа бесцеремонно сообщила своим приятелям, что выменяла меня у некоего Альги. Тот, дескать, получил Чиффу, ящик португальского портвейна и горшок с голубой геранью, а она — нового клиента. О том, что Джуффин покинул Тихий Город навсегда, мы договорились молчать.

Альфа утверждала, будто такая новость поспособствует новой вспышке эпидемии черной меланхолии: чужая участь нередко кажется завидной даже тем, кто искренне полагает себя одним из обитателей рая. Она же заверила меня, что на исчезновение Джуффина никто не обратит внимания и уж точно никто не станет его разыскивать: ни в заведении этого загадочного Альги, ни где-либо еще. Приветливое равнодушие к отсутствующим было здесь единственным обязательным правилом хорошего тона.

Заодно Альфа успела объяснить мне, что любить стоит только тех, кто в данный момент находится рядом, и только до тех пор, пока за ними не закроется дверь.

Следовать этому правилу оказалось неожиданно легко: человек, существующий только в памяти, ничем не отличается от призрака. Я даже удивился, что сам не додумался до такой простой и очевидной вещи.

Вечеринка тем временем набирала обороты.

Сначала я познакомился с высокой темноглазой женщиной по имени Клер. Потом в кафе появились смуглый коренастый бородач по имени Сэмюэль и Алиса, потрясающе красивая, но совершенно седая леди с глазами, яркими, как мокрые сливы. Позже к нам присоединились еще несколько мужчин и женщин — к этому моменту я уже истребил столько огненной воды, что утратил врожденную способность запоминать человеческие имена.

В самый разгар веселья я сдал все дела автопилоту и отключился. Автопилот, впрочем, повел себя достойно: вежливо попрощался с присутствующими и доставил меня в дом Джуффина, в холле которого я и заснул, обстоятельно укутавшись в мягкий домотканый коврик. Во сне я слышал перезвон медных браслетов на тонких запястьях Клер, сердечный смех Алисы, вкрадчивый баритон Сэма, холодный клекот жидкости, льющейся в стаканы, утробный скрип деревянной мебели, но не видел ничего, так что мой сон был похож на бодрствование слепца.