Зодчие остановились на равнобедренном треугольнике, высота которого относилась к основанию приблизительно как два к одному.

Византийское искусство требовало покрытия церквей обширными куполами, над которыми возвышались цилиндрические световые барабаны, завершенные главами в форме луковицы. В таком стиле построена одноглавая церковь Покрова на Нерли, [194] Успенский собор во Владимире [195] и многие другие древние храмы.

Русскому крестьянину византийское искусство было чуждо. Строя скромную деревянную церквушку, часто обыденку, [196] безыменный зодчий предпочитал накрывать ее восьмигранным шатром – высокой восьмигранной пирамидой.

Этот вид был милее сердцу северянина, чем чуждые полушария и цилиндры византийских церквей. Он напоминал русскому мужику пирамидальные ели его родины.

Борьба между куполом и шатром продолжалась долго. Напрасно церковные власти, защищавшие византийские влияния в архитектуре, издавали строгие приказы: «Шатровых церквей отнюдь не строить!»

Барме и Постнику предстояло воздвигнуть храм – памятник русской военной славы, и они выбрали шатер.

Отношение «два к одному» было найдено путем опытов и изысканий. При меньшем соотношении треугольники получались тяжелыми, приплюснутыми к земле; при большем они чрезмерно вытягивались кверху, теряли реальность. Лишь «два к одному» создавало гармонию, радующую глаз.

Дело подвигалось. Ни царь, ни митрополит не торопили зодчих: они понимали, что обдумывается величавый замысел; осуществленный, он будет жить века.

Работа подошла к такой стадии, когда необходимо стало набросать внешний вид собора. О плане в основных частях строители договорились, но и при заданном плане наружность собора могла иметь бесчисленное количество вариантов.

Гениальность Постника сказалась во всем блеске, когда он приступил к эскизам храмов.

Искусство составления проекта было делом новым, оно еще только рождалось и на Руси и за границей. Раньше заказчик и строитель договаривались на словах; понятно, все подробности постройки предусмотреть было невозможно – они выливались сами собой, в зависимости от опытности и таланта мастера.

За последние десятилетия проекты грандиозных зданий вычерчивались строителями, но становились известными узкому кругу близких к строительству лиц, в печати не появлялись. Постник шел по малоисследованному пути. В книгах он находил лишь слабые намеки, отрывочные указания, недостаточные для решения задачи, которую приняли на себя. Но грандиозность дела воодушевляла Постника, рождала в душе силы, о которых он доселе лишь смутно предполагал.

Постник жил полной жизнью. Прежде часто случалось: его мучила неудовлетворенность, выполняемые дела казались мелкими, ничтожными. Теперь перед ним была огромная работа – работа, от которой при желании можно не отрываться ни днем, ни ночью. Прежняя угрюмость и раздражительность, иногда подолгу не оставлявшие Постника, сменились тихой сосредоточенностью. Постника трудно стало рассердить. Углубленный в себя, он рассеянно смотрел на собеседника глазами с черными расширенными зрачками – верный признак, что зодчий его не слышит.

Закрыв глаза, Постник представлял себе церкви – нарядные, торжественные, собравшиеся веселой семьей. Видения следовало претворить в действительность и прежде всего закрепить на бумаге. Сначала Постник рисовал храмы по отдельности – центральный храм Покрова, меньшие храмы, которые будут его окружать. А затем художник принялся соединять их во всевозможных комбинациях.

Он переставлял одну церковь на место другой, пробовал новые и новые сочетания, добиваясь цельности общего впечатления. Изыскивая наилучшие виды сооружения с разных сторон, он увеличивал и уменьшал высоту отдельных храмов, менял форму и размеры глав. Работал Постник с редкой быстротой: сказывался особенный талант видеть замысел так ярко, точно он осуществленный стоял перед глазами.

Эскизы лежали в рабочей комнате зодчих десятками. Некоторые уже одобрял требовательный Барма, но неутомимый искатель браковал их и продолжал множить наброски.

Оставив Дуню в Выбутине, Андрей и Никита в середине марта вернулись в Москву. Солнышко пригревало по-весеннему, снег на дорогах потемнел и проваливался.

Весенний воздух волновал Булата, он нетерпеливо ждал дня, когда они с Андреем снова отправятся в дальний путь.

Этот счастливый день настал. Подпираясь кленовыми посошками, с котомками за спиной, зодчие оставили Москву, и перед ними раскинулась манящая вдаль дорога.

Но не стало прежней выносливости у Никиты Булата. Не мог он так же неутомимо, как прежде, шагать по лесным тропинкам. Во время ночевок в поле старик беспокойно ворочался с боку на бок под легким армяком: ему было холодно…

Только два месяца проходил Булат по стране со своим учеником, а потом Андрею пришлось покупать телегу и лошадь и везти Никиту в Москву.