Шрифт:
– Довести ваши жалобы до государя: просят-де попы собор разломать?
Попы снова рухнули на колени:
– Прости, владыко! Мы того не мыслили… Снизойди к нашему неразумию…
– Встаньте, отцы! Христос велел прощать до семижды семидесяти вин. Я на вас не гневаюсь. Жить вам надобе, то понятно и мне и государю. Храм строится яко доброзримый памятник казанского взятия, и вы на богатые приходы надежды не возлагайте. Но вас не оставим: корма будете получать из моей казны.
Подойдя к митрополиту под благословение, довольные попы потянулись к выходу. Митрополит задержал их, сказал сурово:
– Но помните, отцы: коли будете сеять в народе смуту и жаловаться на бедственное свое положение, накажу без милосердия, в Соловки отправлю!
Напуганные попы смирились, но вызванные их сетованиями разговоры и толки в народе не прекратились; позднее это повело к неожиданным для строителей последствиям.
Глава IX
Волнения на стройке
Работа, которую проводил до отъезда Постник, теперь пала на плечи Голована. На площадку Андрей заглядывал ненадолго – главную работу он проводил дома. А работа требовала очень много времени и огромного художественного чутья. У малых церквей восьмерики заканчивались – надо было продумывать переходы от этих восьмериков к верхним, более узким. В первоначальном проекте собора общий вид отдельных церквей намечался лишь приблизительно, теперь следовало разрабатывать детали.
Дело усложнялось тем, что обработку каждой церкви еще при Постнике решили производить по-особому, не повторяясь. Храмы должны были сходствовать, подобно детям одной семьи, и в то же время разниться какими-то неповторимыми черточками.
Сергей Варака и Ефим Бобыль помогали Головану, давали свои проекты оформления малых церквей, но общее решение оставалось за Голованом и Бармой.
Молодой зодчий с утра до вечера сидел за эскизами. Он углубился в изучение разного рода кокошников, навесных бойниц, прилепов, колонок витых и рустованных, полукруглых и стрельчатых арочек. Нелегкую задачу представляло гармонично сочетать различные архитектурные элементы так, чтобы найти восемь прекрасных композиций, объединенных в стройное целое с центральным храмом.
Голован делал рисунки десятками и уничтожал их, если они его не удовлетворяли. Иногда приходил со стройки Барма, сочувственно смотрел на склоненную над бумагой голову Андрея, в которой начала пробиваться ранняя седина.
Голован бормотал точно в бреду:
– Пустить или не пустить по этому поясу машикули? [204] Боюсь, уширят шею храма… Разве сгладить переход кокошниками?.. А сколько рядов пустить? Два? Три?.. И опять же, какие кокошники ставить? Полукруглые или с подвышениями?.. Нет, не годится, тяжело выходит…
204
Машикули, или навесные бойницы, – род треугольных выступов, напоминающих кронштейны.
Разорванный лист летел под стол, а Голован с лихорадочной торопливостью уже рисовал на другом. Барма молча уходил, а молодой зодчий, углубленный в работу, не замечал ни прихода, ни ухода наставника, не слышал скрипа отворяемой двери… Он и о еде забывал…
Вечером в рабочую горницу зодчих приходили с Бармой его помощники Сергей и Ефим. Потрепанный жизнью Никита Щелкун держался особняком. После работы отправлялся домой, выпивал чарку и заваливался спать.
Сделанное Голованом за день рассматривали, оценивали, поднимались горячие споры.
А по воскресеньям все собирались в домике Голована, где было и чисто, и светло, и уютно.
Дуня скромно сидела в уголке с рукодельем, не вмешиваясь в мужские разговоры. Понемногу Голована начали выводить из себя умильные взгляды, которые бросал на девушку кудрявый Сергей Варака. Парню полюбилась внучка Булата, и он, весельчак и затейник, не стеснялся выказывать ей свои чувства.
Сильно одряхлевший Булат радовался.
«Теперь у Андрюши с Дуней скорее дело пойдет на лад, – раздумывал он. – Это уж так: есть – не видишь; потерял – горюешь!»
Дружеские отношения Голована и Сергея испортились: молодые люди чувствовали друг в друге соперников.
Очутившись наедине с Дуней, Барма поговорил с ней.
– Ты, девушка, моих ребятенок от работы отрываешь, – полушутливо начал он. – Сергей с Андрюшей, того гляди, подерутся, а работе урон.
Дуня заплакала:
– Я, дедушка, ничем не причинна…
– А я тебя не виню. Ты признайся мне: который тебе по сердцу?
– Сергею скажи, – прошептала девушка, – за него не пойду… И ни за кого не пойду! – добавила со внезапной решимостью.
– Вот те на! – изумился старик. – А за Голована?
– Где уж! – скорбно вздохнула Дуня. – Он на меня и смотреть не хочет. Да и не ровня мы… Он – царский розмысл, я – сирота.
Барма рассердился:
– Не смей говорить неподобные слова! Сирота нашлась! У тебя дед тоже зодчий, человек повсюду знаемый. Про неравенство не поминай!
– Не буду… – улыбнулась Дуня сквозь слезы.
Старик смягчился, погладил Дуню по гладким русым волосам:
– Не плачь, доченька! А с Серегой я поговорю, чтобы на грех не лез.