Не всегда дело с лодырями оканчивалось так гладко, как с Петрованом Кубарем. Несколько человек пришлось прогнать. Уволенные работники распускали лживые слухи, порочащие Барму и его помощников. Эти слухи на лету подхватывались завистниками из числа зодчих, не принятых на работу Бармой.

«Залетели вороны в высокие хоромы! – шипела ядовитая молва. – Не по себе взялись дерево рубить Постник с Бармой. Стенок навыводили, а что с ними делать – не ведают… И то сказать: шутка ль дело – девять престолов! Таковых соборов никто допреж не страивал…»

Слухи дошли до зодчих. Напрасно утешали они друг друга: от сплетен да напраслины мудрено уйти! На душе у них было тяжело, обидно. А тут еще произошел случай, сыгравший на руку недоброжелателям.

Большая толпа рабочих, возмущенных тем, что в последние дни их кормили вконец испорченной пищей, окружила Барму, Голована и Ефима Бобыля. Послышались сердитые возгласы:

– Работаем как проклятые, а едим как свиньи!

– Хороший хозяин такой дрянью кормить свинью не станет – околеет свинья!

– В каше не масло, а песок!

– Пошли, ребята, жаловаться самому царю!

Напрасно зодчие старались доказать людям, что не они повинны в плохой пище.

– Что вы всё валите на чужого дядю! – кричали строители. – Вас бы покормить из нашего котла, вы б запели репку-матушку!

Голован и Бобыль переглянулись.

– А ведь не плохо придумано! – усмехнулся Голован.

Бобыль догадался:

– Целовальников на тот же стол посадить, и чтоб ели без отказа!

Зодчие обратились к толпе и рассказали, на какую мысль навел их разговор. Строители разошлись со смехом и шутками.

Разговоры о случившемся покатились по Москве. Пьяную выходку кучки работников разносчики вестей превратили в бунт. Одни говорили, что зодчих искалечили. «Побили до смерти», – уверяли другие. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели, как трупы Бармы и даже Постника, которого и на Москве не было, везли на дровнях, завернутые в грязные рогожи…

Царь, узнав о случившемся, приказал зодчим явиться.

– Ничего! – сказал Барма. – Мы никого не боимся и ни от кого не таимся…

Иван Васильевич собирался на охоту. На нем был подбитый мехом зеленый охотничий кафтан, перехваченный кожаным поясом, за которым торчал кинжал; голову покрывала низенькая шапка бобрового меха.

Царь встретил зодчих неприветливо:

– Что про вас Москва благовестит?

Барма ответил с низким поклоном:

– Не прими во гнев, государь! Наше дело большое, а в большом деле не без греха…

– А все-таки есть грех?

Барма рассказал царю о жалобах рабочих на плохую пищу.

Иван Васильевич вспылил:

– Смутьяны на стройке завелись? Драть их кнутами без пощады – узнают, как жаловаться! Вижу, слабы вы с Ордынцевым: не держите народ в узде!

– Батюшка Иван Васильевич! – взмолился старый зодчий. – Возьми на час терпенья!

Царь насмешливо улыбался, выдвигал кинжал из ножен и вдвигал обратно. Смотрел недобрыми глазами.

– Говори, старик, послушаем!

Барма продолжал, не смущаясь:

– Прости, что с тобой по-свойски разговариваю, – на прямое слово ты не серчаешь, то знаю, господине! А сам посуди: работный люд правду говорит – уж очень пища плоха. И надо бы заставить целовальников вместе со строителями из одного котла питаться…

Царь захохотал:

– Кто из вас такое выдумал? Ты, Голован?

– Нет, государь, это к нам от работников пришло.

– Одобряю, – сказал царь. – Более того: семьи целовальничьи поселить в бараках, и чтоб у них все было так, как у работников.

Зодчие кланялись и благодарили.

– Это последнюю вам поблажку даю! – строго молвил Иван Васильевич. – А потом погляжу…

– Поглядишь через три месяца! – не сдержавшись, брякнул Голован.

– Через три месяца? – возвысил голос царь, и на лице его проступили признаки приближающейся грозы. – Что ты сулишь через три месяца, невежа, холоп? Собор кончишь строить али делу поруха придет?

– Прости, государь, с языка сорвалось!

– Поднять тебя на дыбу – научишься держать язык за зубами! Да уж ладно, ступай, – смягчился царь. – И помни: через три месяца я тебя призову к ответу и посмотрю, что ты мне покажешь!

Зодчие вышли из дворца бледные, взволнованные.

Голован целый вечер совещался с учителем. Что они говорили, никто не знал. Но со следующего дня Голован оставил чертежи и начал по целым дням уединяться в подклете центрального храма, за наглухо закрытой дверью. Чтобы предупредить возможность раскрытия тайны, он ставил у подклета на ночь надежную охрану: умного мужика Кузьму Сбоя или Петрована Кубаря.