Шрифт:
Думаю, я могу попытаться покормить этого малыша. Он смотрит на мою сумку таким же взглядом, что и я в ресторане суши. Я достала из сумки немного «еды». Маленький негодник, с нетерпением дожидаясь, пока я достану корм из сумки, слизнул всю еду с моей руки.
–Эй, кажется, ты совсем позабыл о манерах.
Альпака очень странно жует еду: маленькие кусочки еды падают из его рта.
– Осторожней, – сказала Офра, приближаясь ко мне.
– Почему? – я отошла немного назад от животного. – Эйви… Эйви сказал мне, что они безобидные.
– Это так, – вмешался Морон, – но они плюются.
– Что значит «плюются»? – говорю я, отходя все дальше от плюющегося животного.
– Ладно, – говорит Снотти, – сначала они издают громкие хрюкающие звуки, похожие на отрыжку, а потом плюются. По крайне мере они тебя так предупреждают.
Маленький альпака, не наевшись, подошел к моей сумке. Я его покормила, но как только я закрыла сумку, я услышала странный шум. Оглянувшись, я увидела десять огромных альпака приближающихся ко мне.
– Я не животнолюб, – кричу я, подбегая к Эйви, – я не животнолюб, – многократно повторяю я, приближаясь к нему.
– Они тебя любят, – говорит Эйви. – Посмотри, они идут за тобой.
Я взяла коричневый бумажный пакет с «едой» (интересно, что внутри находится?) в руку и спряталась за ним.
Бесстрашный Эйви взял целый мешок и высыпал немного корма на руку. Пока альпака кушает, я слышу звуки, о которых предупреждала Снотти… громкое хрюканье, похожее на отрыжку. Я со страху наклонилась позади Эйви.
– Черт.
– Что? – я ничего не вижу, потому все еще прячусь за ним.
– Он сделал это.
– Что сделал?
Когда он повернулся, я увидела слипшиеся волосы Эйви с прилипшими кусочками «еды» вместе со слюнявой мокротой.
– Фу, отвратительно! – отходя, сказала я.
– Он плюнул на меня, потому что я пытался тебя защитить.
– Ты мой герой, а сейчас отойди от меня, ты омерзительно выглядишь, – я засмеялась над ним.
– Не так давно я мыл твою ногу от змеиных кишок. Это было не очень приятно. А теперь, ты должна меня поцеловать, – сказал Эйви, подходя ко мне.
Я спряталась за смеющейся Офрой.
– После инцидента со змеиными кишками я не просила тебя меня целовать.
Он остановился. Он такой милый, даже с прилипшей «едой» в волосах. Я подошла к нему, держась немного на расстоянии, наклонилась и соприкоснулась с ним губами, а затем снова отошла
– А теперь тебе необходимо помыть голову. Дважды.
Глава 26
Нашу историю нужно помнить, но не повторять
Нашей следующей остановкой (после того, как Эйви помыл голову в раковине на ферме альпака) было место под названием Крепость Масада. Я никогда не слышала об этом месте и мне интересно, почему же так много людей хотят побывать в этой «крепости».
Пока мы ехали, я пришла к выводу, что большая часть Израиля – это пустыня. Интересно, почему это место считается бесценным? Когда мы въезжали в Крепость Масада, я спросила у Эйви:
– Зачем мы приехали сюда?
– Чтобы показать тебе часть истории твоего народа. Думаю, тебе понравится.
Моего народа? Какого народа? Я не уверена в этом, даже несмотря на то, что ребята думают, будто я еврейка. Дело в том, что я была воспитана не как все. Мама не верит в религию так же, как и в низкоуглеводные диеты.
Мы украшали елку к Новому году до тех пор, пока в семь лет я не поняла, что Санты не существует. Родители должны были сказать своим детям, чтобы они не рассказывали правду малышам в школьном автобусе о Санте Клаусе и Зубной Фее. Ты бы удивилась, узнав, чему дети учатся в желтом автобусе.
После того, как я узнала, что Санты не существует, я сказала маме, что больше не нуждаюсь в елке. Дерево не символизировало христианство или Новый год. Оно ассоциировалось с Сантой. И когда вера в Санту пропала, отпала необходимость наряжать дерево. Это было моим религиозным уроком, который, конечно же, не был религиозным.
Выходя из автобуса, я смотрю на красный массив, называемый Крепость Масада. Меня удивляет, что ребята вместо того, чтобы смотреть на гору, достают воду из машины.
– Сколько ей лет? – спросила я, ни к кому не обращаясь.
Морон, как всегда, не расставаясь со своим ружьем на плече, сказал:
– Здесь была война в семьсот третьем.
Я смотрю на него.
– Тысяча девятьсот семьдесят третьим году? – попыталась угадать я.
– Нет. Раньше.
– В тысяча четыреста семьдесят третьем?