– Я знала, я знала это!
– торжествующе воскликнула Энни, смяв подушку от нахлынувших эмоций.
– Но скажи, что было потом.

– Он спросил меня, могла бы я когда-нибудь подумать о таком беспризорнике как он, как о чем-то большем, чем друг...

– О, он сказал это, глупый?

– Он начал говорить бог знает какую ерунду о моем происхождении и его корнях.

– И что ты ответила?
– Энни была заинтригована.

– Я сказала ему, что меня это не волнует, и он онемел!

– А-А-АХ!
– воскликнула Энни, кусая ногти.

– И тогда я... сказала ему...
– Патти сделала нерешительную паузу.

– ЧТО?
– беспокойно спросила Энни.

– Что я тоже люблю его, - вымолвила, наконец, Патти, пряча лицо в ладонях.

– О, Боже мой!!! Боже мой!!!
– восклицала радостная Энни.
– Я так счастлива за вас! Скажи... Как он попросил ...?

Патти подняла лицо, и Энни увидела, что оно еще больше покраснело.

– Он взял мои руки вот так, - начала Патти, беря руки подруги, - и спросил, выйду ли я за него замуж. А потом он вынул из пиджака коробочку и показал мне кольцо... и потом...

– Да?
– выспрашивала Энни, задаваясь вопросом, почему ее подруга остановилась и вновь прячет взгляд.

– О Энни, я не знаю, а вдруг я сделала что-то не так!

– Не так?
– Энни опять была заинтригована.
– Что ты имеешь в виду?

– Энни! Я...
– едва выговорила Патти, но не смогла продолжить, снова не заслонив руками лица.

– Я позволила ему поцеловать себя!
– вымолвила она, наконец, бросаясь в объятия верной подруги.

Энни приняла подругу со всей своей нежностью, но она была и крайне потрясена признанием Патти. Энни хорошо помнила, как во времена их учебы в Академии монахини вдалбливали им бесконечный список, что должна и что не должна делать леди. И одним из наиболее неукоснительных было то, где четко говорилось: никогда и ни при каких обстоятельствах леди не позволит джентльмену поцеловать себя, кроме как в руку, если она не замужем за этим джентльменом. Энни также помнила беседу с Патти и Кенди той осенью в полдень, после урока.

Они обсуждали список правил, один за другим, и Кенди забавлялась, высмеивая каждую инструкцию, пока не добрались к правилу поцелуя. Энни предположила, что такое правило кажется вполне справедливым по отношению к ней, и Патти согласилась. Однако Кенди лишь улыбнулась с мечтательным выражением лица, и через некоторое время она сделала смелое заявление, улегшись на кровать: "Сестра Грей может так говорить, потому что она никогда не была влюблена!"

Энни помнила, что это был их последний разговор вместе, прежде чем произошел инцидент с Терри на конюшне.

– Ты думаешь, я поступила неправильно?
– спросила Патти, находясь еще в объятиях Энни.

– Ну, полагаю, ты думаешь о правилах Сестры Грей, да?
– намекнула Энни, беря руку Патти в свои, стоя перед подругой.

– Ээ... ну... да, что-то в этом роде, - призналась Патти, глядя подруге прямо в глаза.

– Знаешь, Патти, - сказала Энни, колебаясь, - спустя годы я обнаружила, что все эти правила не для практики. Ты помнишь, как Кенди смеялась над ними?

– О да! Я так и слышу ее сейчас!
– улыбнулась в ответ Патти.
– А неделю спустя после того урока она сбежала из Академии!

– Верно!
– хихикала Энни, вспоминая, - Сестру Грей чуть удар не хватил!

Две девушки разразились смехом, держась за животы. Разговор замер на время, пока молодые женщины позволили нахлынуть потоку воспоминаний. Мало-помалу, их смех стихал, и разговор продолжился.

– После того, что была способна сделать Кенди в своей жизни, - начала Энни, - я не думаю, что невинный поцелуй может быть чем-то плохим, - сказала она, наконец, и Патти снова посерьезнела.

– И должна признать, что это было...
– осмелилась произнести она.

– Как?
– с любопытством спросила Энни.

– Приятно!
– застенчиво призналась Патти.

Этим же вечером в своей комнате, в одиночестве, Энни Брайтон смотрела на звезды и задавалась вопросом, почему все эти годы ее отношений с Арчи он никогда не пытался поцеловать ее. Внезапно холодная дрожь вторглась в ее душу, повергая ее в состояние подавлености.

Летнее утро, одно из прекраснейших, что когда-либо появлялось на планете Земля, приветствовало Терренса Гранчестера в день месяца июля, который, казалось, был самым захватывающим дух и благословенным днем в истории человечества. Он сидел на окне, наблюдая, как рассвет окрасил небо своими нежнейшими тонами, пока он слушал внутренние голоса в своем сердце.

Он пересматривал в памяти различные эмоции, которые он прочувствовал в течение своей жизни, и после этого анализа он заключил, что пережитое им сформировало новую смесь чувств, с которыми он никогда прежде не сталкивался, хотя было и ощущение дежа вю.

– Почти четыре года жизни на дне безнадежности, - думал он, - и тут вдруг я допускаю возможность счастья. Обманываю ли я себя или это реально?

Он помнил свое безрадостное детство и долгие Пятые воскресенья, когда всех учеников Академии навещали родители и гуляли с ними. Всех кроме него, конечно. От природы живой и веселый ребенок, каким он был в три года, когда он еще жил в Нью-Йорке, в суровой школе словно поджаривался на медленном огне. Во время одного из тех воскресений он надеялся, что однажды его долгожданный отец появится и возьмет его на прогулку по Лондону. Но эта желанная мечта никогда не сбылась, и этот ребенок, наконец, умер, оставив мальчика постарше с ожесточившимся сердцем, который никому не доверял.