Шрифт:
Не зная, арестована Надя или нет, не ведая, где она, и подозревая только худшее, поэт адресовался к своему среднему брату:
Дорогой Шура!
Я нахожусь – Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д. по решению ОСО. Из Москвы, из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехали 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности. Исхудал, неузнаваем почти. Но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей.
Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.
Родные мои, целую вас.
Ося.
Шурочка, пишу еще. Последние дни я ходил на работу, и это подняло настроение. Из лагеря нашего как транзитного отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в «отсев», и надо готовиться к зимовке.
И я прошу: пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом. [696]
696
Мандельштам О. Собр. соч. в 4-х тт. 1997. Т. 4. С. 201.
Это письмо – твердая фактическая опора и точка отсчета лагерной жизни зэка О.М. Оригинал письма ныне хранится в Принстонском университете, вместе с основной частью архива (копия, сделанная, по-видимому, тогда же адресатом – Александром Эмильевичем, была отправлена младшему брату, в архиве которого и сохранилась [697] ).
Вот как выглядел оригинал этого письма в описании И.М. Семенко, разбиравшей архив поэта в 60-е годы:
Два неровно обрезанных листа желтой оберточной бумаги, приблизительно в 1/4 листа. Написано простым карандашом. Конверт самодельный, из той же бумаги. Чернильный карандаш почти стерт. Адрес: Москва (пропуск в описании. – П.Н.) Александру Эмильевичу Мандельштаму. Два штампа «Доплатить» (конверт без марки). Штамп «Владивосток 30–11–38» и «Москва 13–12–38».
697
Другое дело, что семья Е.Э. Мандельштама рассталась с его архивом, и его местонахождение в настоящее время не вполне известно.
Принимая новую датировку письма, мы вынуждены отказаться и от предположения, что нижеследующее письмо Надежды Яковлевны было своего рода откликом мужу на далекий, но явственный зов. Написав, Надежда Яковлевна так и не отправила его, надеясь на близость грядущей встречи, в неизбежности которой никогда не сомневалась. Приведем его тем не менее еще раз:
22/10 (38)
Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Осюша – наша детская с тобою жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды – это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь…
Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и всё безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье – и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли – неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети – ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет всё. Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.
Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я всё спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.
Это я – Надя. Где ты?
Прощай. Надя.
22 октября Осип Эмильевич был еще жив (о дате его смерти ныне можно сказать с большой уверенностью), но отправленное им письмо без особых натяжек явилось весточкой с того света.
4
Чем же были заполнены лагерные – последние – дни О.М.? Сказать об этом с уверенностью непросто, хотя сохранилось не так уж мало прямых или косвенных свидетельств.
В их собирании велика заслуга двух людей – Ильи Эренбурга и Надежды Мандельштам. Эренбург в своих знаменитых мемуарах «Люди. Годы. Жизнь» писал:
Кому мог помешать этот поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи? В начале 1952 года ко мне пришел брянский агроном В. Меркулов, рассказал о том, как в 1940 году Осип Эмильевич умер за десять тысяч километров от родного города; больной, у костра он читал сонеты Петрарки. Да, Осип Эмильевич боялся выпить стакан некипяченой воды, но в нем жило настоящее мужество, оно прошло через всю его жизнь – до сонетов у костра… [698]
698
Новый мир. 1961. № 1. С. 144.
Это было первое упоминание о последних днях О.М. в советской прессе. Книга Эренбурга будильником прозвенела в ушах заснувшего поколения, многие (но не все, конечно) встряхнулись и, благодаря ей, начали думать и многое понимать иначе. Некоторые солагерники О.М. (С.Я. Хазин, И.Д. Злотинский) даже отправили письма Эренбургу. С Хазиным и Меркуловым Надежду Яковлевну свел Эренбург. Терпеливо собирая крупицы сведений о последних злосчастиях своего мужа, она опросила десятки свидетелей и лжесвидетелей, после чего поделилась с читателями тем, что она за долгие годы узнала. В ее первой книге «Воспоминания» этому посвящены две последние главы: «Дата смерти» и «Еще один рассказ».
Итак, какими же материалами о конце жизни О.М. мы сегодня располагаем?
Прежде всего – это упомянутые главы первой книги Н.М. Главные ее информаторы – Юрий Казарновский, биолог Меркулов (он же «агроном М.»), оставшийся инкогнито физик Л., а также С.Я. Хазин. Очень важный источник – письмо И.Д. Злотинского И.Г. Эренбургу: Эренбург переслал его Н.М., но она не учла его в своей книге, как и коротенький мемуар И.К. Милютина [699] , переданный ей через Ахматову. Кроме того, в нашем распоряжении рассказы солагерников Мандельштама В.Л. Меркулова, Е.М. Крепса и В.А. Баталина, записанные известным коллекционером М.С. Лесманом (1901–1985), а также наши собственные записи аналогичных рассказов Д.Н. Маторина, Е.М. Крепса, И.С. Поступальского, некоторые косвенные материалы и документы. Волна мандельштамовского юбилея в январе 1991 года вынесла наверх и еще одно ценнейшее свидетельство – Ю.И. Моисеенко, чье письмо опубликовали «Известия» 22 февраля 1991 года; он же откликнулся на наш призыв и прислал в Мандельштамовское общество еще одно, более подробное письмо. В архиве И.Г. Эренбурга обнаружилось и письмо «некоего Хазина», а именно Самуила Яковлевича Хазина (см. ниже).
699
Может быть, из-за критического по отношению к О.М. настроя, которым проникнуты эти воспоминания.
Наконец, многие точки над i расставило само лагерное дело О.М., обнаруженное в магаданском архиве МВД при активном содействии сотрудников ЦА МВД В.П. Коротеева и Н.Н. Соловьева. Необычайно ценны и те краеведческие разыскания, которые провел «на месте» историограф владивостокской пересылки В.М. Марков.
Материалы эти всплывали на поверхность не сразу и в разное время, с чем и связана их распыленность по нескольким публикациям: в «Литературной газете» (1989, № 16), «Нашем наследии» (1988, № 6), «Смене» (1989, № 10) и в мандельштамовском сборнике, напечатанном в Воронеже [700] , а также в ряде владивостокских газет. Первой сводкой этих материалов явилась наша публикация в альманахе «Минувшее» в 1989 году, впоследствии неоднократно перепечатывавшаяся, а в исправленном и дополненном виде составившая небольшую книгу «“С гурьбой и гуртом…”: Хроника последнего года жизни Осипа Мандельштама» [701] . В 1993 году вышла книга журналиста-известинца Э. Поляновского, основывавшаяся на интервью с Ю.И. Моисеенко и игнорировавшая практически весь остальной материал [702] .
700
Новые свидетельства о последних днях О.Э. Мандельштама / Публ. Н.Г. Князевой, предисл. П.М. Нерлера // Жизнь и творчество, 1990. С. 45–52.
701
Нерлер П. «С гурьбой и гуртом…». Хроника последнего года жизни О.Э. Мандельштама // Минувшее. Париж, 1989. Вып. 9. С. 350–386; Нерлер П. «С гурьбой и гуртом…» (Хроника последнего года жизни О.Э. Мандельштама) // Возвращение. Выпуск 1. М.: Сов. писатель, 1991. С. 392–430; Нерлер П. «С гурьбой и гуртом…» (Хроника последнего года жизни О.Э. Мандельштама) // Рубеж. Тихоокеанский альманах. Москва–Владивосток, 1992. № 1. С. 226–249; Нерлер П. «С гурьбой и гуртом…». Хроника последнего года жизни Мандельштама / Записки Мандельштамовского Общества. Том 5. М.: Радикс, 1994 [1995]. 112 с.
702
Поляновский Э. Гибель Осипа Мандельштама. СПб.: Нотабене; Париж: Изд-во Гржебина, 1993. 231 с. (Сер.: Biblioteque Russe de l’Institut d’etudes slaves, tome 42).