– А теперь что? Все заново? – понимающе спросил Серёжка.

– Ну да… Папа с мамой теперь там в сараюшке живут, пытаются дом починить. А меня сюда привезли. «Зачем тебе, – говорят, – с нами маяться…»

– Разве здесь тебе лучше?

– Они думают, что лучше… А там даже школы нет. Самая ближняя за двенадцать километров…

«Подумаешь, школа, – хотел сказать я. – Можно и дома учиться. Я вот учусь, и все нормально…» Однако не решился. Сойка рассказывала про другую, про суровую жизнь, о которой я, балконный житель, знал только из газет да из телевизора…

И все же я спросил:

– А мама с папой знают, что бабушка тебя… заставляет вот так?

Ее ресницы-гусеницы словно щекотнули меня.

– Конечно, нет! Она же… Вы не думайте, что она какая-то… неграмотная пьяница! Она всю жизнь в театре работала, контролером, с артистами знакома… и теперь у нее фантазии.

– Какие фантазии? – неласково сказал Серёжка. Мол, фантазии фантазиями, а кто дал право этой контролерше издеваться над человеком!

Сойка мотнула тощими косицами:

– Ну… такие. Говорит: «Я все силы отдала этому… обществу. А общество меня сделало нищей. И сын о родной матери не заботится, занялся какой-то деревенской дурью. Да еще дочь свою мне подбросил…» Это меня… Иди, говорит, и принимай участие в добывании пропитания…

Тут я не выдержал, спросил через силу:

– Она тебя бьет?

– Еще чего! – Сойкины глаза на миг вспыхнули под ресницами. – Я бы тогда… пешком бы ушла в Дорожкино, за тыщу километров!

И здесь я понял, что эта маленькая тихая Сойка – гордая. И что в нищенки она пошла как бы в отместку бабке. Чтобы не есть даром ее хлеб. Пойти-то пошла, но попрошайничать не умеет и стыдится. А отступать тоже не хочет…

И Серёжка это понял. Но не стал утешать Сойку. Поднялся.

– Ладно, Сойка… Мы скоро еще придем.

– Когда? – Она опять вскинула глаза.

– Сегодня. Ты будешь здесь?

– Буду. Мне все равно где… особенно когда книжка…

– Ты что-то придумал? – спросил я, когда мы были уже в полквартале от Сойки.

– Ничего такого… Мы ведь шастаем по всяким пустырям, а там попадаются брошенные бутылки. За день можно столько заработать, сколько ей и за месяц не подадут…

– Правильно, Серёжка! А ты ведь это еще давно запланировал! Да? Потому и сумку захватил!

Он не стал отпираться:

– Ага… Но мы не будем специально за бутылками охотиться, не бойся! Это так, попутная добыча.

– Да разве я боюсь!

– Смотри, какой переулок! Почему-то называется Трамвайный.

Никаких трамваев в переулке – кривом, заросшем, с домишками и палисадниками – не было. Но он вывел нас на пригорок, где стоял заброшенный дом, похожий на маленький замок. В одном месте пригорок обрывался вниз, там среди заборов и репейников лежали рельсы и шпалы, по ним в самом деле проехал красный трамвайчик старинного вида. Серёжка сказал, что это, видимо, пригородная линия, которая ведет к садам и дачам.

Он втащил меня и кресло в развалины дома, где сквозь пол рос иван-чай и темнела по углам крапива. Здесь мы нашли первую добычу – пять бутылок из-под «Столичной» и пива. Видать, местным пьяницам это место было известно. Пока Серёжка обследовал закутки, шипел и шепотом ругался в крапиве, я оглядывался.

Стены были исписаны всякой гадостью, кругом полусгнившие клочья газет и мусор. Но все равно чудилась в развалинах загадочность. Солнце сквозь оконные проемы пробивалось в нежилой сумрак. Розовые цветы иван-чая светились в лучах, словно внутри их горели лампочки. Здесь был намек, ожидание чего-то необычного…

Мы выбрались наружу, пристроили сумку с бутылками на подножке кресла, у меня под ногами.

– Теперь – туда, – решительно сказал Серёжка.

С пригорка видна была территория… ну, не знаю даже чего. То ли заброшенного завода, то ли каких-то баз и складов – с грузовыми эстакадами, ангарами и вышками…

– Туда, наверно, нельзя, – засомневался я.

– Почему же? Там никого нет.

– Ты думаешь, там много бутылок?

– Там много всего,– значительно сказал Серёжка.

Извилистыми тротуарами Серёжка скатил меня к трамвайному пути. Мы двигались сначала по траве вдоль полотна. Затем рельсовый путь раздвоился, и одна колея повела прямо к опустелым цехам и поваленным кранам.

– Разве туда тоже ходит трамвай?

– Что ты, Ромка! Смотри, рельсы совсем ржавые!

Серёжка выкатил кресло на полотно этой заброшенной дороги. Меня стало потряхивать на шпалах, но не сильно – шпалы были вровень с землей. Между ними росла белая кашка и одуванчики. И вездесущие подорожники. А по краям стояли полынь и дикий укроп.