А после съезда – как бы для популяризации его решений – началась «банкетная кампания». Либеральная общественность по всей стране устраивала банкеты в честь 40-летия судебной реформы и за осетриной с хреном толковала о конституции. Тут уж ораторы не ограничивались каким-то народным представительством, а прямо требовали Учредительного собрания. «Благонамеренная общественность» не предотвращала революцию, а всячески к ней подталкивала. Ведь Учредительное собрание никогда и нигде не созывалось иначе как в результате революции.

Найти взаимопонимания с «обществом», которое день ото дня становилось все более радикально настроенным, Святополк-Мирскому не удалось. Но ему не удалось найти взаимопонимания и с «властью». Той, что выше его.

Николай II не долго радовался эпохе доверия. В конце августа он вроде бы соглашался с Мирским, а уже 9 октября огорошил министра: надо бы для пресечения толков издать рескрипт, «чтобы поняли, что никаких перемен не будет». Святополк-Мирский сник. Ведь под «толками» царь понимал не что-нибудь, а интервью, которые давал министр внутренних дел. С «добродушием и простодушием» князь стыдил Николая: «Как же, Ваше величество, ведь я говорил: какие перемены я нахожу нужными, и Вы согласились». Жена Мирского изливала злость на царя в дневнике: «Я его ненавидела прежде, но теперь жалею. Тип немощного вырождения, вбили в голову, что он должен быть тверд, а хуже нет, когда слабый человек хочет быть твердым. И кто это имеет такое дурное влияние? Кажется, Александра Федоровна думает, что так нужно. Мария Федоровна другого мнения, она Пепке сказала: “Эти свиньи заставляют моего сына делать бог знает что и говорят, что мой муж этого хотел”». Но кто эти свиньи? – задается вопросом княгиня Святополк-Мирская. И не дает ответа [187] .

А главной «свиньей» был дядя царя великий князь Сергей Александрович. Он первым ополчился на новый курс министра внутренних дел. Он же придумал ему кличку Святополк Окаянный. А московский обер-полицмейстер Дмитрий Трепов, его правая рука, без обиняков называл эпоху доверия «эрой попустительства». Вскоре к ним присоединился и другой августейший дядя – Владимир Александрович. Он «открыто обвиняет Мирского в слабости и попустительстве» и «желает потребовать у него объяснений» [188] .

Где Сергей Александрович и вообще дяди царя, там, конечно, не обойтись без главного их критика – великого князя Николая Михайловича. Он, разумеется, поддерживает либеральный курс Мирского. И становится при министре внутренних дел кем-то вроде информатора. 26 октября он посещает Мирского и рассказывает, что в Яхт-клубе на министра «очень нападают, а Сергей Александрович рвет и мечет» [189] . Яхт-клуб – место серьезное. Это центр столичного бомонда. Николай Михайлович сам завсегдатай Яхт-клуба и главный сплетник. Но на этот раз слухи распускает не он. Да и слухи эти совсем уж запредельные. Говорят, что Святополк-Мирский хочет ввести конституцию, потому что он революционер и в молодости стрелял в шефа жандармов Дрентельна. (На самом деле стрелял в 1879 году народоволец Лев Мирский, никакого отношения к князю, естественно, не имевший.)

13 ноября Николай Михайлович предупреждает министра, что борьба между сторонниками и противниками его курса достигла крайней остроты. Это была сущая правда. Дата – 13 ноября – не случайна. На следующий день – 14 ноября – у Марии Федоровны день рождения. Естественно, съехались все родственники. В том числе прикатил из Москвы Сергей Александрович. День рождения выдался веселеньким. Сергей Александрович угрожает отставкой – своей и всей московской администрации – из-за несогласия с Мирским. Мария Федоровна твердит: тронете Мирского, уеду в Копенгаген. Где-то в стороне плетет интриги Николай Михайлович.

Николай II, конечно, в полной прострации. Великие князья убеждали Сергея не уходить в отставку, «дождаться конца войны», а самодержец всероссийский «все молчал и молчал!» [190] Как тут быть твердым, когда со всех сторон говорят прямо противоположное? «Удивительная вещь, – справедливо заметил царь, – два месяца тому назад все были недовольны, что всех высылают, а теперь недовольны, что всех возвращают». Но все же Николай принимает более-менее мудрое решение – собрать совещание для выработки нового курса.

Совещание собиралось трижды. В последний день царь пригласил целый сонм августейших родственников: трех дядьев – Владимира, Сергея и Алексея Александровичей, двоюродного дядю Александра Михайловича и родного брата Михаила Александровича. Главный вопрос, который вызывал споры у высших сановников и их высочеств, – включать ли в текст предполагаемого указа пункт о привлечении выборных к рассмотрению законопроектов. То есть ключевой пункт программы Святополк-Мирского.

Сергей Александрович сразу уселся на свою консервативную лошадку и взял своего реакционного быка за рога. Несколько по-хамски он заявил, что основные законы не дают царю права менять государственный строй. Иными словами, самодержавие не дает царю права отказаться от самодержавия. В этом великого князя поддержал министр юстиции Николай Муравьев, в свое время назначенный на этот пост по рекомендации все того же Сергея Александровича.

Молодое поколение великих князей – Александр Михайлович и Михаил Александрович – выступили сторонниками реформ. Неожиданный «либерализм» проявил и Владимир Александрович. Еще недавно он кричал «о невозможности конституции, равносильной разложению России» [191] . А теперь вдруг сказал, что ничего страшного, пусть будет некий выборный орган, который станет рассматривать законопроекты до их поступления в Государственный совет. Совещательный, разумеется, орган. Но именно создание такого органа в этих кругах и называлось «конституцией».