В любом случае, убийство Сергея Александровича страшно напугало и Николая II, и всю императорскую семью. Царь советует родственникам не ездить в Москву на похороны. Опасно. Поехали только Константин Константинович и Павел Александрович. Сам царь перестал посещать даже Петербург. Он безвылазно сидит в Царском Селе, а потом в Петергофе.

Советские историки любили порассуждать, будто эсеровский террор не оказал никакого влияния на ход событий. Будто значение имело только массовое народное движение. Однако что-то с чем-то не сходится. Убийство Плеве привело к изменению политики. А вот массовые забастовки в начале 1905 года и «Кровавое воскресенье» никак не повлияли на Николая II. В феврале убивают Сергея Александровича – и царь снова склоняется к реформам.

С одной стороны – страх. С другой – смена окружения. Дяди, верные заветам своего брата Александра III, перестают играть роль главных советчиков. Дяди Сержа больше нет. Дядя Алексей занят очередной военно-морской аферой – покупкой чилийских и аргентинских судов в помощь эскадре Рожественского, идущей на верную гибель в Цусимский пролив. А после Цусимы любимый дядя Алеша и вовсе получит отставку и уедет – от греха подальше – за границу. Дядя Владимир тоже утратил былую твердость и настойчивость. Убийство брата Сергея потрясло его. На панихиде он «еле ходит». И вообще, все больше ищет «опоры в молитве и в покорности воле Божией», желая «загладить увлечения и погрешности молодости» [218] .

Короче говоря, по словам графа Бобринского, «государь и его императрицы сидят в строжайшем заперти в Царском селе», а «великие князья – в состоянии абсолютной терроризации» [219] .

На императора влияют со всех сторон. В советчики записался даже совсем неожиданный родственник – кузен Вилли, германский император Вильгельм II. Он тоже прислал свою программу реформ: «Никаких обещаний общего законодательного собрания, никаких учредительных собраний или национальных конвентов, а просто Habeas Corpus Act и расширение компетенции Государственного совета» [220] .

Наконец, 18 февраля Николай II издает рескрипт на имя министра внутренних дел Булыгина, в котором говорится о привлечении «избранных от населения людей к участию в предварительной разработке законодательных предположений». Тот самый пункт, который царь вычеркнул из указа 12 декабря 1904 года.

Начались бесконечные совещания, как организовать народное представительство. В них участвовали и великие князья Владимир Александрович и Александр Михайлович.

Нельзя сказать, чтобы вносили какие-нибудь дельные предложения. Совещания закончились Манифестом 6 августа 1905 года и Положением о выборах в Государственную думу. Эта – никогда не существовавшая – Дума получила название Булыгинской. Она должна была быть лишь совещательной. А рабочие не получали избирательных прав.

Но уже в начале осени пролетарии стали главными действующими лицами на политической авансцене. В сентябре началась стачка московских рабочих, которая с первых чисел октября постепенно перерастала во всеобщую политическую стачку. Вот-вот должен был забастовать Петербург.

И в это время командующий гвардией и войсками Петербургского военного округа великий князь Владимир Александрович подает в отставку. Не по политическим соображениям. И не от бессилия. А потому что Николай II обидел его сына Кирилла, который женился без разрешений царя и был выслан за границу. Понять отцовские чувства, конечно, можно. Но все же подавать в отставку в такое время – это нечто неслыханное. Особенно для великого князя, родного дяди императора. В защиту Владимира Александровича можно сказать лишь одно. Он был настолько непопулярен, что с политической точки зрения его отставка оказалась, скорее, плюсом. Впрочем, это сомнительное оправдание.

К десятым числам октября по стране бастовало два миллиона человек. Встали железные дороги. Министры добирались до царя в Петергоф на катерах, а, возвращаясь, молились Богу, что избежали покушения. Растерянность сменилась паническим страхом.

Николай II призвал нелюбимого, почти ненавистного Сергея Витте. Тот поставил перед царем дилемму – либо конституция, либо военная диктатура. Николаю не улыбалось ни то, ни другое. Если есть диктатор – значит, царь, в принципе, уже не нужен. Но все-таки диктатура казалась предпочтительней. Николай II срочно вызвал двоюродного дядю Николая Николаевича, который в те дни преспокойно охотился в своем поместье Першино в Тульской губернии.

В 1905-м, когда родные дяди царя постепенно отходят на задний план, на передний выдвигается Николай Николаевич. Царь приглашает его на совещания, назначает на придуманную специально для него должность председателя Совета государственной обороны. В сущности, он становится «начальником как военного, так и морского министров» [221] .

Как говорится, «шерше ля фам». Дело в том, что Александра Федоровна очень сблизилась с женами Николая и Петра Николаевичей – черногорками Станой и Милицей. Они сошлись на интересе к мистике и спиритизму. А Николаша и Петюша – постоянные гости в царской семье.

Именно Николая Николаевича царь прочил в военные диктаторы. Трудно было найти менее подходящего человека. Возможно, великий князь мог бы кого-нибудь пострелять, но диктатор – это явно не для него. Он человек неуравновешенный, нервный, шарахающийся из стороны в сторону. Еще летом на совещаниях Николай Николаевич настаивал на непременном сохранении самодержавия. И в Петербург из деревни выехал убежденным сторонником твердого курса. Но, приехав, в мгновение ока превратился в не менее убежденного сторонника конституции.