Я верю в то, что независимо от меня существует внешний мир, который я, однако, могу воспринять, только пропустив его через свое сознание. Я вижу за окном облака, холмы, качающиеся под ветром деревья, коров на лугу; ближе я вижу часть меня, которую я называю "моя рука" и которая пишет эти строки. Я верю в то, что рука эта по природе своей глубоко отлична от всего остального мира. Когда птица садится на ветку липы или кедра, я не ощущаю ничего; когда муха садится на мою руку, мне щекотно. Стоит мне захотеть — и я пошевельну рукой; но я не в силах сдвинуть с места облака и холмы.
Андре Моруа.
Во что я верю
–––––––––––––––––––––––––-
Андре Моруа. Надежды и воспоминания.
М., “Прогресс”, 1983
Перевод В.А. Мильчиной
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru –––––––––––––––––––––––––-
Я верю в то, что независимо от меня существует внешний мир, который я, однако, могу воспринять, только пропустив его через свое сознание. Я вижу за
окном облака, холмы, качающиеся под ветром деревья, коров на лугу; ближе я
вижу часть меня, которую я называю “моя рука” и которая пишет эти строки. Я
верю в то, что рука эта по природе своей глубоко отлична от всего остального
мира. Когда птица садится на ветку липы или кедра, я не ощущаю ничего; когда
муха садится на мою руку, мне щекотно. Стоит мне захотеть - и я пошевельну
рукой; но я не в силах сдвинуть с места облака и холмы. Да и рука в
состоянии исполнить далеко не всякое мое желание. Не надо требовать от нее
невозможного. Палач может отрубить ее, я по-прежнему буду ее видеть, но она
превратится для меня в посторонний предмет. Таким образом, тело мое занимает
промежуточную позицию: с одной стороны, оно подчиняется моей воле, с другой
– внешнему миру. Я могу послать его навстречу испытаниям и даже опасности, я
могу путем тренировки или с помощью машин увеличивать его силу и расширять
сферу его деятельности, но не до бесконечности; не в моей власти уберечь его
от несчастных случаев и старости. В этом отношении я весь, с головы до пят, принадлежу внешнему миру.
Мой внутренний мир - более надежное убежище. Назовите его как угодно -
духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда
больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными
взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен
презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в
этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает
свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную
деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову; болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу
внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня
реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому, как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и
стать миром. Но без “этого странного хоровода” вокруг меня я лишился бы
разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира - и
только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю
себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или
Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то, что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет
вместе со мной. “И умирая, уничтожу мир”, - сказал поэт. Мир перестанет
существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других
людей.
Однако я не могу назвать себя и чистым материалистом. Конечно, я верю, что мир, частью которого я являюсь, подчиняется определенным законам. Я верю
в это, потому что это очевидно; Я пишу эти строки в начале осени: я знаю, что листья за окном пожелтеют; знаю, что завтра в этот час солнце будет
стоять на небосклоне чуть ниже, чем сегодня; знаю, что созвездия, эти
золотые гвоздики, забитые в черную небесную твердь, вскоре изменят свое
положение, и изменения эти можно предсказать; знаю, что, если я выпущу из
рук книгу, она упадет на пол со скоростью, которую можно вычислить заранее.
Знаю я и другое: не которые современные ученые утверждают, что в масштабе
бесконечно малых величин невозможно точно предсказать ни одно событие и что
законы наши - законы статистические. Ну и что из этого? Статистические
законы учитывают существование случайностей. Любые законы, в том числе и, статистические, действенны и полезны, поскольку позволяют предвидеть немало
явлений. Некоторые материалисты делают отсюда вывод, что все явления
предсказуемы, что будущее полностью предопределено и что единственно по
невежеству своему мы не можем построить механическую модель мира, которая