Также и упреки Доры, относящиеся к своему отцу, были «подшиты», «дублированы», как мы покажем в деталях, упреками точно такого же содержания, относящимися к себе. Она была права в том, что отец не хотел прояснить для себя поведение господина К. по отношению к своей дочери, чтобы тот не вмешался в его отношения с госпожой К. Но и она делала то же самое. Она была соучастницей этих отношений и отметала все проявления, которые свидетельствовали об их настоящей природе. Только после происшествия на озере у нее появились ясность по этому поводу и жесткие требования к отцу. Все годы до этого она всячески содействовала общению отца с госпожой К. Она никогда не заходила к госпоже К., если ожидала там увидеть отца. Она знала, что в таком случае детей отправляли на улицу, выбирала такой путь, чтобы встретить детей, и с ними гуляла. В доме был один человек, который хотел заблаговременно открыть ей глаза на отношения отца с госпожой К. и побудить ее встать в оппозицию против этой женщины. Это была их последняя гувернантка, очень начитанная старая дева, придерживавшаяся свободных взглядов[40]. Какое-то время учительница и ученица очень хорошо ладили друг с другом, пока Дора вдруг с ней не рассорилась и не настояла на ее увольнении. Покуда фрейлейн обладала влиянием, она использовала его для науськивания против госпожи К. Она разъясняла маме, что терпеть такую близость своего мужа с посторонней женщиной несовместимо с ее достоинством; она также обращала внимание Доры на странности такого общения. Но ее старания оказались тщетными, Дора оставалась нежно привязанной к госпоже К. и не хотела иметь повода, чтобы считать общение отца с ней предосудительными. С другой стороны, она вполне отдавала себе отчет в том, какими мотивами руководствовалась ее гувернантка. Слепая в одном, она была достаточно проницательна в другом. Она заметила, что фрейлейн влюблена в папу. В присутствии папы она казалась совершенно другим человеком, в таком случае она могла быть веселой и услужливой. В то время, когда семья находилась в фабричном городке, и госпожа К. была далеко, она науськивала отца против мамы, которая рассматривалась теперь как соперница. Дора пока еще не обижалась на нее из-за этого. Впервые она рассердилась, когда заметила, что сама она совершенно безразлична для гувернантки и что проявляемая к ней любовь фактически предназначалась отцу. В отсутствие папы в фабричном городке у фрейлейн не находилось для нее времени, она не хотела с ней гулять, не интересовалась ее работами. Как только папа возвращался из Б., она снова проявляла готовность всячески служить и помогать. Тогда-то она от нее и отказалась.

Бедняжка с нежелательной ясностью осветила ей часть ее собственного поведения. Подобно тому, как фрейлейн иногда относилась к Доре, точно так же Дора относилась к детям господина К. Она замещала им мать, учила их, гуляла с ними, полностью возмещала им недостаток внимания, которое уделяла им настоящая мать. Между господином и госпожой К. часто заходила речь о разводе; он не состоялся, потому что господин К., который был нежным отцом, не захотел отказаться ни от одного из своих двух детей. Общий интерес к детям с самого начала был связующим звеном в общении господина К. и Доры. Но занятия с детьми, несомненно, были для Доры только предлогом, который должен был скрывать от нее самой и посторонних людей нечто иное.

Из ее поведения по отношению к детям, которое стало понятным из поведения гувернантки по отношению к ней самой, последовал тот же вывод, что и из ее безмолвного одобрения общения отца с госпожой К., а именно: все эти годы она была влюблена в господина К. Когда я высказал это предположение, я не встретил у нее одобрения. Хотя она тут же сказала, что и другие люди, например кузина, которая какое-то время гостила у них в Б., ей говорили: «Ты же до безумия влюблена в этого господина»; но об этих чувствах сама она вспоминать не хотела. Позднее, когда из-за обилия всплывшего материала отрицать это стало трудно, она призналась, что, возможно, была влюблена в господина К. в Б., но после сцены на озере это уже прошло[41]. Во всяком случае было установлено, что упрек, адресованный отцу, что он сделался глух к насущным обязанностям и представляет вещи так, как ему выгодно, она могла бы отнести и к своей персоне[42].

Другой упрек, что он создавал себе болезни в качестве предлогов и использовал их как средство, опять-таки во многом совпадает с ее собственной тайной историей. Однажды она пожаловалась на якобы новый симптом, режущую боль в желудке, и когда я спросил: «Кого вы этим копируете?», – попал в самую точку. Накануне она навестила своих кузин, дочерей умершей тети. Младшая стала невестой, у старшей по этому случаю возникли боли в желудке, и она должна была отправиться на Земмеринг[43]. Она считала, что старшая просто завидует, она всегда заболевает, когда хочет чего-то достичь, и как раз сейчас хочет уехать из дома, чтобы не видеть счастья сестры[44]. Однако ее собственные боли в желудке свидетельствовали о том, что она идентифицировалась с объявленной симулянткой кузиной либо потому, что тоже завидовала более удачливой из-за ее любви, либо в судьбе старшей сестры, которая недавно пережила несчастную любовь, увидела отражение собственной[45]. О том, с какой выгодой могут использоваться болезни, она узнала также и благодаря наблюдению за госпожой К. Часть года господин К. был в поездках; возвращаясь, он всякий раз заставал госпожу К. больной, хотя еще накануне, как знала Дора, она была в добром здравии. Дора понимала, что присутствие мужа действовало на жену болезнетворно и что тот был рад этому нездоровью, которое позволяло ему избегать ненавистных супружеских обязанностей. Одно замечание о чередовании у нее самой недугов и здоровья во время первых проведенных в Б. девических лет, которое неожиданно добавилось в этом месте, заставило меня заподозрить, что ее собственные состояния нужно рассматривать в аналогичной зависимости, что и состояния госпожи К. В технике психоанализа считается правилом, что внутренняя, но пока еще скрытая взаимосвязь обнаруживается благодаря соприкосновению, временн'oму соседству мыслей, подобно тому, как в письме стоящие рядом буквы а и б означают, что из них нужно образовать слог аб. У Доры было множество приступов кашля с потерей голоса; не могло ли присутствие или отсутствие возлюбленного влиять на возникновение и исчезновение этих болезненных явлений? Если так оно и было, то где-то можно было бы выявить выдающую тайну согласование. Я спросил, какая была средняя продолжительность этих приступов. Примерно от трех до шести недель. Как долго длились отлучки господина К.? Она вынуждена была признаться, что тоже между тремя и шестью неделями. Таким образом, своим нездоровьем она демонстрировала свою любовь к К. подобно тому, как его жена – свое отвращение. Нужно было только иметь в виду, что она по сравнению с женой вела себя противоположным образом: была больной, когда он отсутствовал, и здоровой по его возвращении. По-видимому, так оно и было на самом деле, во всяком случае в первый период приступов; в дальнейшем, наверное, возникла необходимость затушевывать совпадение приступа болезни с отсутствием втайне любимого мужчины, чтобы таким постоянством не выдать секрета. Затем в качестве опознавательного знака первоначального значения приступа сохранилась лишь его продолжительность.

Я вспомнил, как в свое время [1885–1886] в клинике Шарко видел и слышал, что у лиц с истерическим мутизмом речь заменялась письмом. Они писали свободнее, быстрее и лучше, чем другие и чем раньше сами. То же самое было и с Дорой. В первые дни афонии ей «всегда очень легко давалось письмо». Эта особенность как выражение физиологической замещающей функции, которую создает себе потребность, собственно, не требовала психологического объяснения; но примечательно, что приобрести такое свойство все же было очень легко. Господин К. много писал ей о поездке, посылал видовые открытки; оказалось, что только она была осведомлена о сроке его возвращения, для жены оно всегда было неожиданным. Впрочем, то, что переписываются с отсутствующим, с которым нет возможности говорить, едва ли менее естественно, чем то, что при отказе голоса пытаются объясняться письмом. Таким образом, афония Доры допускает следующее символическое толкование: когда возлюбленный был далеко, она отказывалась от разговора; он терял свою ценность, поскольку она не могла с ним говорить. Зато приобретало значение письмо как единственное средство общения с отсутствующим.

И что же, теперь я буду, к примеру, утверждать, что во всех случаях периодически наступающей афонии диагноз должен ставиться на основании того, имеется или нет временно отсутствующий возлюбленный? Разумеется, в мои намерения это не входит. Детерминация симптома в случае Доры слишком специфицирована, чтобы можно было бы думать о частом повторении указанной случайной этиологии. Но тогда какую ценность имеет объяснение афонии в нашем случае? Не ввели ли мы сами себя в заблуждение игрой ума? Не думаю. Здесь нужно вспомнить столь часто возникающий вопрос, какое происхождение – психическое или соматическое – имеют симптомы истерии, или, если признается первое, действительно ли все они психически обусловлены. Этот вопрос, как и многие другие, на которые снова и снова безуспешно пытаются ответить исследователи, неадекватен. Действительное положение вещей в его альтернативу не включено. Насколько я могу видеть, любой истерический симптом нуждается во вкладе с обеих сторон. Он не может возникнуть без определенного соматического содействия[46], которое достигается благодаря нормальному или болезненному процессу в органе или на органе тела. Оно осуществляется не чаще одного раза, – а к особенности истерического симптома относится способность повторяться, – если не имеет психического значения, смысла. Этот смысл истерический симптом не привносит с собой, он ему придается, словно с ним спаивается, и в каждом случае он может быть другим в зависимости от специфики подавленных мыслей, стремящихся к выражению. Разумеется, на то, чтобы отношения между бессознательными мыслями и соматическими процессами, находящимися в их распоряжении в качестве средства выражения, складывались менее произвольно и приближались к нескольким типичным связям, воздействует целый ряд факторов. Для терапии более важны предопределения, заданные случайным психическим материалом; симптомы можно устранить, исследовав их психическое значение. Если затем убрано то, что должно быть устранено с помощью психоанализа, то, наверное, можно сделать всякого рода верные предположения о соматических, как правило, конституционально-органических, основах симптомов. Также и в отношении приступов кашля и афонии у Доры мы не будем ограничиваться психоаналитическим толкованием, а покажем стоящий за ними органический фактор, от которого исходило «соматическое содействие» для выражения симпатии к временно отсутствующему возлюбленному. И если связь между симптоматическим выражением и бессознательным содержанием мыслей в этом случае должна была произвести на нас впечатление умело и искусно изготовленной, то мы охотно услышим, что такого же впечатления она способна добиться в любом другом случае, в любом другом примере.

Теперь я подготовлен к тому, чтобы услышать, что это означает не такое уж большое достижение, если мы, таким образом, благодаря психоанализу должны искать разгадку истерии уже не в «особой лабильности нервных молекул» или в возможности гипноидных состояний, а в «соматическом содействии».

В ответ на такое замечание я хочу все же подчеркнуть, что таким образом загадка не только частично отодвинулась на задний план, но и частично уменьшилась. Речь идет уже не о загадке в целом, а только о той ее части, в которой содержится особое свойство истерии, отличное от других психоневрозов. Психические процессы при всех психоневрозах на значительном участке пути одинаковы, и только затем принимается во внимание «соматическое содействие», которое создает бессознательным психическим процессам выход в телесную сферу. Там, где этот момент не присутствует, из всего состояния получится нечто иное, нежели истерический симптом, но опять-таки нечто родственное, например, фобия или навязчивая идея, словом, психический симптом.

Я возвращаюсь к упреку в «симуляции» болезней, который Дора выдвинула против своего отца. Мы вскоре заметили, что ему соответствовали не только упреки самой себя, касавшиеся прежних болезненных состояний, но и такие, которые имели в виду настоящее. В этом месте перед врачом обычно стоит задача разгадать и дополнить то, что анализ предоставил ему только в виде намеков. Я должен был обратить внимание пациентки, что ее нынешнее нездоровье точно так же мотивированно и тенденциозно, как и понятное для нее состояние госпожи К. Нет сомнения, что у нее имеется определенная цель, которую она надеется достичь своей болезнью. И ею не может быть ничего другого, как отвлечь отца от госпожи К. Просьбами и уговорами сделать это ей бы не удалось; возможно, она надеется этого добиться, если повергнет отца в ужас (смотри прощальное письмо), вызовет его сострадание (приступами слабости), и если все это ничем не поможет, то по меньшей мере она ему отомстит. Ей хорошо известно, как он к ней привязан, и каждый раз, когда он будет спрашивать о самочувствии дочери, в глазах у него будут слезы. Я полностью убежден, что она тотчас выздоровеет, если отец скажет ей, что ради ее здоровья он жертвует госпожой К. Я надеюсь, что он не позволит побудить себя к этому, ибо она узнает тогда, какое мощное средство имеет в своих руках, и, несомненно, не преминет всякий раз в будущем снова воспользоваться возможностями своей болезни. Если же отец ей не уступит, то мне совершенно понятно, что ей будет не так просто отказаться от своего нездоровья.