– склонность грезить («частный театр»), позволяющая сформироваться диссоциированной (множественной) личности.

Однако и это еще может оставаться в границах нормы; спонтанные мечтания или медитация сами по себе никоим образом не приводят к патологическому расщеплению сознания, так как его можно легко устранить, например, призывая человека собраться, восстанавливая этим единство сознания, да и амнезии в таких случаях практически никогда не бывает. В описываемом нами клиническом случае все обстояло по-другому. Расщепление создало предрасполагающий фундамент, а после того как однажды обычные мечтания приняли форму галлюцинаторного абсанса, получил постоянную прописку аффект тревоги и ожидание несчастья. Обращает на себя внимание то, насколько совершенными в этом первом проявлении зарождающегося заболевания выступают его основные черты, остающиеся затем в течение почти двух лет константными: существование альтернативного сознания, вначале проявлявшегося в виде преходящего абсанса, а позднее формирующегося в альтернативное сознание, исчезновение речи под влиянием переживаемой тревоги с некоторым ослаблением ограничений после того, как на помощь пришел английский детский стишок; последующее появление парафазии и потеря способности владеть немецкой речью, полностью замещенной английским языком; наконец, случайно возникший паралич правой руки, приводящий впоследствии к правосторонней контрактуре – парезу и потере чувствительности. Механизм возникновения последнего расстройства полностью соответствует теории Шарко о травматической истерии, а именно: травматическая истерия является не чем иным, как гипнотическим состоянием, в котором будущий невротик заново воссоздает в облегченной форме пережитую им психическую травму.

Но если при экспериментальном вызывании у больных истерического паралича профессор Шарко тотчас восстанавливал у них прежнее состояние, и у носителей травматического невроза, до глубины души потрясенных ужасной травмой, последний спустя небольшое время спонтанно исчезал, то нервная система нашей юной пациентки еще целых четыре месяца успешно сопротивлялась исцелению. Контрактура, как и другие постепенно добавляющиеся расстройства, появлялась только в короткие промежутки абсансов альтернативного сознания, в здоровом же состоянии пациентка обладала полной властью над своим телом и чувствами, так что ни она сама, ни окружающие ее люди не замечали происходящих в ней изменений и не догадывались о них. Всеобщее внимание полностью сконцентрировалось на заболевшем мужчине (отце), а потому все другое игнорировалось.

Но абсансы, сопровождающиеся полной амнезией и истерическими феноменами, становились все более частыми после первого галлюцинаторного аутогипноза, увеличивалась их длительность и повышалась возможность формирования новых симптомов, а те, что уже были сформированы, в результате учащающихся повторений приобретали еще большую устойчивость. Кроме того, оказалось, что со временем каждый мучающий пациентку аффект начал оказывать действие, подобное абсансу (если последний не возникал одновременно с мучительной эмоцией), случайные совпадения могли приводить к новым патологическим связям, расстройству органов чувств или движений, которые появлялись теперь синхронно с мучительными аффектами. Но до того как пациентка полностью слегла в постель, все продолжалось только какие-то мгновенья, исчезая затем бесследно; несмотря на то, что в то время у Анны О. существовал целый букет истерических феноменов, никто об их существовании не догадывался. Лишь когда больная оказалась полностью сломленной физическим истощением, бессонницей и непрекращающейся ни на миг тревогой, пребывая большую часть времени в состоянии альтернативного сознания, тогда только истерическим феноменам удалось вторгнуться в здоровое психическое состояние пациентки, превращаясь из временных, проявляющихся в форме припадков расстройств в хронические симптомы.

Нам еще нужно прояснить, насколько можно доверять тому, что рассказывала пациентка, действительно ли существовавшие у нее патологические феномены возникали именно в результате тех событий, о которых говорила Анна О. Достоверность сообщаемого ею относительно наиболее значительных и фундаментальных феноменов не вызывала у меня никаких сомнений. Здесь я опираюсь не только на то, что после того, как пациентке удавалось выговориться до конца, симптомы исчезали; такое очень легко можно объяснить действием внушения со стороны врача. Больной девушке всегда была присуща искренность, рассказываемые ею вещи были крепко связаны с тем, что было для нее самым святым; полностью подтверждались все факты, доступные проверке в разговоре с окружающими пациентку лицами. Да и вообще даже самой одаренной девушке наверняка не удалось бы выстроить систему данных, которой была бы присуща столь мощная логика, как это проявлялось в изложенной здесь истории болезни Анны О. Несмотря на это и даже как раз именно в результате существования такой сильной логики возникновению некоторых симптомов были приписаны поводы (причем с самыми лучшими намерениями), которых в действительности не существовало. Но и такой ход вещей я считаю вполне закономерным. Как раз незначительность подобных поводов, их иррациональность оправдывает их существование. Больной было непонятно, почему в ответ на доносящиеся звуки танцевальной музыки она вынуждена была кашлять. Какая-либо произвольно вымышленная конструкция была бы здесь просто бессмысленной. Конечно, мне было легко представить, что укоры совести вызывали у пациентки судороги голосовых связок, а побуждения совершить движения превращали судороги в нервный кашель; так могла реагировать чуть ли не каждая девушка, страстно любящая танцы. Так что, как видит читатель, я считаю рассказы больной совершенно надежными и правдоподобными.

Насколько справедливо предполагать, что и у других больных развитие истерии пойдет аналогичным образом, что подобное будет происходить и там, где нет столь явно выраженной организации «condition seconde»[5]? Я хотел бы обратить внимание читателей на то, что история развития событий, связанных с заболеванием, могла бы остаться неизвестной как самой пациентке, так и врачу, если бы не присущая Анне О. описанная нами ранее способность вспоминать в гипнозе и рассказывать об этом. Причем в обычном здоровом состоянии она ничего подобного припомнить не могла. Так что и у других больных ничего существенного не удастся обнаружить в результате расспросов в бодрствующем сознании. Они не смогут предоставить нам каких-либо ценных сведений даже при наличии у них на то доброй воли. А насколько слепы в этом отношении люди, окружающие невротиков, я уже упоминал выше. Что на самом деле происходит с больными людьми, можно, следовательно, узнать, только применив метод, схожий с аутогипнозом Анны О. Конечно, справедливо было бы предположить, что подобное спонтанное самораскрытие происходит чаще, чем это допускает наше слабое знание патогенных механизмов.

Когда больная слегла в постель, а ее сознание попеременно выбирало между здоровым и альтернативным состоянием, к массе по отдельности возникавших истерических симптомов добавилась еще одна группа патологических феноменов, имеющих, на первый взгляд, другое происхождение: контрактуры —левосторонние параличи конечностей и парезы мышц шеи, управляющих движениями головы. Я выделяю их из всей массы истерических симптомов, так как если от них удавалось избавиться хотя бы один раз, то они уже больше ни разу не появлялись, даже в форме кратковременного эпизода или в какой-либо завуалированной форме; это относится и к заключительной фазе лечения, когда многие другие симптомы вновь ожили после долгой дремоты. Потому-то и рассказы о них ни разу не появились в гипнотических анализах, что происхождение их трудно приписать воздействию аффектов или фантазий пациентки. Я склонен считать, что упомянутая группа двигательных расстройств обязана своим появлением не психическому процессу, вызвавшему остальные психопатологические симптомы, а является вторичным расширением неизвестного пока нам состояния, служащего соматическим фундаментом истерических феноменов.

На протяжении всего болезненного процесса у пациентки бок о бок сосуществовали два состояния сознания: первичное, в котором она была психически совершенно здорова, и «другое», альтернативное, которое мы могли бы приравнять к сновидению на основании разнообразия появляющихся в нем фантастических образов, галлюцинаций, больших провалов памяти при попытках их вспомнить, отсутствию контроля за их течением. В этом втором состоянии сознания пациентка была невменяемой. Теперь я думаю, что это позволяет нам разобраться в сути, по меньшей мере, одного вида истерических психозов и прийти к выводу, что психическое состояние больной вообще зависело от вторжения вторичного сознания в здоровое. Каждый новый сеанс вечернего гипноза приводил к новым доказательствам, что ощущения и желания пациентки были нормальными, а ей самой все было ясно и понятно, если никакой продукт, порожденный вторичным сознанием, не подпитывался энергией бессознательного. Явные психотические проявления, активизирующиеся при каждой большой паузе в процедуре освобождения от страданий, ярко свидетельствуют о том, в какой сильной степени продукты вторичного сознанию влияют на психические процессы здорового состояния. Было очень трудно удерживаться от того, чтобы не принимать больную за расколовшуюся на две части личность, из которых одна была психически здоровой, а другая – душевнобольной. Такое резкое размежевание психических состояний, наблюдавшееся у нашей больной, может хорошо объяснить загадочное поведение многих истериков. В поведении Анны О. поражало то, насколько сильно продукты «дурного “я”», как больная сама называла свое альтернативное сознание, влияли на ее нравственную конституцию. Если бы их не удалось удалить, мы бы имели в Анне О. истеричку самого злокачественного типа, строптивую, ленивую, обозленную, грубую; а после устранения патологических феноменов тотчас стал проявляться ее истинный характер, полностью противоположный характеру, присущему «дурному “я”».

Хотя оба состояния были полностью размежеваны друг с другом, не только вторичное состояние легко вторгалось в нормальное сознание, но хотя бы иногда это происходило и в обратном направлении. Даже в самом тяжелом состоянии в каком-нибудь уголке ее мозга сидел, как выражалась сама пациентка, проницательный и спокойный наблюдатель, рассматривавший весь тот вздор, который порождало ее альтернативное сознание. Такое существование островка ясного мышления во время доминирования психоза довольно примечательно обнаружилось у пациентки во время преходящей депрессии, наступившей после устранения истерических феноменов. Тогда Анна О. среди прочих несущественных опасений и самообвинений высказала мысль, что она вовсе не была больной, что это была всего-навсего симуляция. Нечто подобное пациентка высказывала несколько раз.