Бармен вздохнул. В этом вздохе уловил Ковылко покаяние.

— Сынок, ты понапрасну на господина бармена… Он к нам всем сердцем.

— Всем сердцем? Хы! Ему синтетическое вшили.

— А ну прикуси язык. Он о тебе сожалеет. Ты недопонимаешь САМОГО. Он подправляет. Доведись кому другому услышать, что ты спьяну несешь, — работу отнимут.

— Ученый благодетель выискался.

— Сынок, ты жизнь принимай, какая есть. Сомнения пахнут расстрелом.

С ноткой уважения бармен Хоккейная Клюшка поддержал Лемуриху. Прежде чем отключился, подбросил скорпиона:намекнул, что при всех, мол, ухищрениях не сумеет, в случае чего, спасти Ковылко от революционного цунами.

Лемуриха покружила по комнате недовольная. После спохватилась: все, чего не следовало Курнопаю знать, он слыхал и как бы не ляпнул товарищам, беды ведь не оберешься, да и не вобрал бы в головенку — загинет, как олененок в пампасах в пору пожаров.

Торопливо, будто внук мог позабыть то, что услышал, Лемуриха увела Курнопая.

Ковылко приткнул к вентиляционной решетке подушку, придавил стремянкой, лег к Каске в постель, и они обвились, отдаваясь любви, словно ночная свобода от проклятого человеческого мира могла утешить и защитить их навсегда.

На рассвете Курнопай пробудился в тревоге, выскочил в коридор, где, морщась и обкусывая ногти, топтались полицейские. Он проскользнул в комнату родителей. Голый отец сидел на стуле, туловище пригнуто к коленям. Квартальный врач Миляга кипятил в стеклянном судочке шприц. По балкону расхаживал вчерашний офицер. Он говорил о революции в области человеческой энергии.

Как только Миляга собрал шприц, офицер вошел в комнату.

— Саданите месячную дозу, — не без удовольствия приказал он Миляге. — Радуйтесь, Чернозуб, эпохе Сержантов. То вы ходили на работу, возвращались домой, торчали перед телевизором, околачивались в баре. Отныне вам не нужно мотаться туда-сюда. Целесообразность. Никаких распылений мускульных сил. Жизнь души по законам энтузиазма. Беззаботность и бодрствование — никто не ожидал такого чуда. История — неожиданности! Разве кто-нибудь мог себе представить, что САМ войдет в духовное соитие с Болт Бух Греем и внушит ему, на какой бок положить историю и как к ней приладиться. Мадам Каска, готовьтесь. Антисонин безболен. Не стесняйтесь, цесарка!

Курнопай залез к матери под одеяло, потихоньку плакал.

Страдая от жалости к сыну, Каска спросила офицера:

— Куда заберете моего Курнопу и маму?

— Пока останутся здесь. Послужат вместе воспитанию очередного поколения. Если не оправдают надежд Сержантитета, Курнопая препроводят в школу военных термитчиков. За маму не беспокойтесь. Она — тетка вырви глаз. Ее определят при дворце. Днем будет надраивать полы дворцовой казармы, ночью обучать новобранцев… Доктор Миляга, вы все молчите?

— Тружусь.

— Считаете ли вы создание антисонина прогрессивным явлением с точки зрения научной и державной?

— Влияние антисонина не исследовано.

— Исследовать — подозревать отрицательные последствия. Выходит, задачу на беспечальность, поставленную Болт Бух Греем и Сержантитетом, подвергать сомнению? Заботиться о последствиях чего-либо не в природе людей. Заботиться — терять оптимизм, впадать в корысть.

— Что вы? Вполне вероятно, что именно я произвожу первую инъекцию эпохального препарата.

— Благодарю вас, Миляга. Вы со временем станете величайшим образцом беспечальности. Пожалуйста, впорите месячную дозу антисонина любимцу телезрителей Курнопаю.

Утреннего отца Курнопай всегда помнил медлительным, какой-то чугунной тяжести. Теперь он быстро вскочил, заговорил, совсем не похожий на себя: слова наезжали на слова, звуки сплющивали звуки. Ни мать, ни Курнопай не поняли, что говорил он, но это понял офицер.

— Новая эпоха, господин Чернозуб. Уверяю вас, освоитесь в исключительном довольстве. Сплошное служение державе и народу — необыкновенно, праздник счастья.

Укол антисонина произвел на Курнопая воздействие, которого не ожидал офицер. Курнопай нападал на полицейских с вилками, с молотками, с плоскогубцами. Ловить его было невозможно: он скакал, как богомол, уворачивался, выскальзывал. В момент, когда офицер вводил антисонин доктору Миляге, Курнопай выхватил у него из кобуры термонаган.

— Где САМ? Вези к САМОМУ.

— Требование невыполнимое.

Офицер пренебрежительно приспускал длинные ресницы.

— Попрошу за папу и маму.

— Никто не имеет права обращаться к САМОМУ, кроме главсержа Болт Бух Грея, и то лишь телепатически.

— Вези к Болт Бух Грею.

— Он не отменяет приказов, ноздредуйчик.

— Ты обзываться, издеватель? Сейчас прожгу.

Термонаган, наставленный на офицера, вздрагивал в кулаке Курнопая.

— Никогда ты не прожгешь меня.

— Почему думаешь — никогда?

— Смелости не хватит.

— Ты врун. За врунство прожгу.

Офицер попятился, якобы заслониться дверью, Курнопай невольно шагнул за ним. Ударом ботинка полицейский, таившийся возле косяка, выбил у Курнопая термонаган. От боли в руке Курнопай набычился, и как торо сшибает рогами матадора, так он сшиб головой полицейского. Два других полицейских кинулись на Курнопая, но Лемуриха гаркнула: