Почему-то Курнопаевы кишки под пупком пронизывала судорога, и ток, вызывавший ее, всей мощью своего заряда двигался вверх, отворял гортань, рот, потом уже из утробы, как рев из чрева бизона, вырывался взмык. Взмыки вытягивались в басовое мычание, накрывавшее глухим звуком береговой простор.

Реветь бизоном, потерявшим стадо, Курнопаю быстро надоедало. Он принимался напевать куплеты о мальчишках-гангстерах, совершивших налет на виллу скотопромышленника и забавлявшихся с его толстомясой супружницей и тощими дочками, не без хитрого соучастия с их стороны. Услышь бывалая Лемуриха, как лелеемый ею внук орет куплеты, она не поверила бы, что этоможет происходить наяву: так они были ругательны, похотливы, грязны.

В ответ на бабушкино выведывание, что, мол, ты затаил, он прокричал куплет:

Лемуриха вздрогнула, как дерево, перерезанное электропилой, и рухнула. Нет, не на пол, он каменный, гранито-гнейсовый, — на тахту, покрытую одеялом из японской махровой синтетики. Как хладнокровно отметил Курнопай, она выставила руки, боясь зашибиться грудью. Но он не подал виду, что засек бабушкино притворство.

Курнопай чуть не надорвался, переворачивая Лемуриху на спину. Он злобился на ее тяжелень, однако проникся к ней жалостью: из-за него притворничает. Курнопай был далек от истины о бабушке, а также и она совсем не подозревала, каков он наедине со сверстниками.

Успокаивая Лемуриху, Курнопай прошептал ей в ухо, что он самый примерный мальчишка на свете. Едва она, стонущая, начала приходить в себя, с уловкой, неотличимой от искренности, добавил, что ни в одной стране обоих полушарий нет бабушки образцовей, чем она, и тогда бабушка Лемуриха сразу очнулась и притянула его к себе, и лепетала, что полностью верит ему, а сама прикидывала: если не выведает, что он затаил, тогда он преподнесет ей горькую пилюлю.

«Обдурю», — с удовольствием подумала она.

Но не успела она обдурить Курнопая — появился вчерашний офицер из войск трудовой организации индустриальных предприятий. На нем была новая форма: накрахмаленный до мерцания полотняный берет в печатных накрепах носорогоподобной Самии, белого батиста куртка с черным кантом по воротнику и карманам, желтые шорты-патронташ. Лемуриха поклялась в день увоза Ковылко и Каски отомстить офицеру за вежливую бесцеремонность, а лишь только он объявил, что прислан за ними главарем Болт Бух Греем, польщенно засияла громадными глазами, похвалила его за изысканность да еще игриво прибавила, что он красавчик, каких поискать. Офицер назвал себя Бульдозером (он победно подчеркнул, что наделен от природы всесметающим упорством) и остался равнодушен к льстивому восхищению с привкусом запоздалого женского кокетства. Курнопай не простил бабушке Лемурихе предательства: «Неужели бы я стал привязывать ее к бамбуковому креслу?» За ее переменчивостью он невольно ощутил то, чего раньше не замечал: унижение.

Суетливость, с которой она искала в шкафу его костюм, рубашку, босоножки, а также настырная привычка распоряжаться им (она нацелилась одевать внука при Бульдозере) вконец возмутили Курнопая.

— Не-е сме-ей, — запищал он позорно сузившимся горлом.

— Чего «не смей»? — озадачилась она. С приходом офицера Лемуриха забыла об опасном настроении Курнопая. Нелицемерность ее тона он воспринял как притворство и еще сильней возмутился. Голосок Курнопая и вовсе истончило, как будто бабушка навалилась на него, лежащего на брюхе.

— Не-е сы-сымей!

Она спохватилась («Проклятый возраст!») и опять забыла об осторожности.

Зная о слабинке внука: каешься — губы распустит, промолвила еще искренней:

— Виновата перед тобой, хоть удушись. Простишь, а? В ноги, что ль, поклониться?

— Не нуждаюсь. Не какой-нибудь диктатор.

Ее обеспокоенный слух уловил в словах внука смягчение, и, чтобы умиротворить Курнопая, она сказала, что забылась: ведь он почти большой и уже, должно быть, погуливает вечерами в обнимку с девицами.

Лемуриха уметнулась переодеваться в свою комнату. Бульдозер, красота и стать которого не вязались с его именем, мигом заговорил о том, что ему понравилось, как Курнопай показывал бабке характер. И все же он укорил Курнопая за покладистый норов. Не так показывают предкам мужскую непреклонность: днями, неделями, месяцами необходимо держать их в напряжении, иначе не уступят позиций, не спровадятся в подземное царство.

Бульдозер примолк. Он подступил к тайне и прикидывал, открывать ее Курнопаю или нет. Дальше он говорил шепотом, слегка задевая губами волосы Курнопая на затылке. Он из окружения главсержа Болт Бух Грея. Что существенней — предводитель государственного переворота склонен к восприятию политической философии, поэтому охотно взял на умственное вооружение две, именно ему, Бульдозеру, принадлежащие идеи: идею надводную,служащую приманкой для наиболее многочисленного слоя народа, наиболее темного и физически прочного — для фермерства, идею о том, что землепользователи — сердцевинный слой общества, следовательно, соединительный, связывает верха, технобюрократию, рабочий класс; идею подводную,не объявляемую в программных документах: власть в державе подпирает и охраняет свирепейшая часть народной массы — подростки. По какой причине именно они? По той именно, что предрасположены к восприятию нового в силу необремененности старым организмом, старым опытом, старым знанием; доброхотство и мягкота в них не созрели, чистоплюйство не появилось, жестокость и стремление попирать, подчиняясь власть имущим, в них без предела и сомнения. Ты — как раз подросток: тебе ведь четырнадцать. Так что знай и храни в тайне.

Открылась дверь, впрыгнула в комнату, крутнулась, взметывая подол, бабушка Лемуриха. Она была в платье темного шелка, шелк отливал сталью.

Бульдозер оценочно покосился на Лемуриху. В ожидании лифта он подрагивал треугольными коленями. Едва лифтовая дверь, открываясь, поползла вниз, Бульдозер начал издавать свисты, они распадались на тонкие вьющиеся струйки. Полный значительности, уже в опускающейся кабине, он вывел алмазно-острым дискантом фотографически зримое слово:

— Дельфинариум.