Шрифт:
Один критик написал: "Есть искушение связать это стихотворение со словами Гете о восстанавливающем силы творении".21
Но вторая строфа этого сонета не имеет ничего общего с сущностью Гете, содержащей жизнь и смерть, а основана на апокалиптическом видении; это не формулировка анонимного принципа, а заявление, сделанное от имени Бога, обратившегося к Святому Иоанну на Патмосе:
Ученость для меня не значит ничего,
ибо я есть огнепад
и взгляд мой расщепляет, подобно молнии.
Гляди, я ему медлить не позволю.22
А в строчках:
Найти вдохновение в пламени
Где, полная перемен, вещь ускользает от тебя,
нам, вроде бы, слышится отзвук "благословенного желания" Гете, но и здесь Рильке говорит о чем-то другом. Смертоносное пламя несет с собой потрясающую метаморфозу, но вещь может превратиться во что-то другое только тогда, когда она удаляется от нас; чудо происходит только тогда, когда "становится невидимым".
Мы противопоставили отвердению и хаосу содержащий жизнь и смерть принцип трансформации. Данное стихотворение возносит эти антитезы в царство невидимого; пламя пожирает их субстанцию, о чем Бог и говорит Иоанну на Патмосе:
И я попробовал одну из их вещей, чтобы проверить, нужна ли мне она -То, что горит, то - настоящее.23
Вещь доказывает свою подлинность только самопожертвованием, только смертью в испепеляющем пламени. "Стремление к преобразованиям" (дословно; "волевое желание преобразований"), о котором идет речь в первой строчке, доступно только тому, кто полностью готов к самопожертвованию. Ибо трансформация, явление, которое происходит вопреки всякой воле, может быть "вызвана усилием воли" только тогда, когда имеет место готовность умереть. Человек, способный на глубокое озарение, знает, что подлинная жизнь проживается не произвольно, а управляется тайными нитями невидимых образов: "Ибо, мы в образах живем по настоящему";24 но даже это утверждение кажется слишком уж определенным, слишком уж "долговечным", поскольку "в движении жизни" божество больше всего любит "поворотный момент".
В данном случае, пламя и жертвоприношение не означают ничего враждебного миру и земле, впрочем (хотя мы и использовали это слово), они не означают и жертвоприношение в его обычном смысле. В данном случае, их значение близко значению иудейского корня слова жертвоприношение: imp, а именно "подходить ближе", приближаться к Богу. Во время этого приближения к Богу душу и охватывает пламя, но этот смертоносный жар как раз и является поворотным моментом, в котором жизнь произрастает из смерти. Ибо бытие в точке поворота жизни, как странно и глубоко метафорически сказано в стихотворении, является также и бьющим ключом. Созидающий дух-источник обожает момент поворота жизни и Знание дается тому, "кто бьет ключом".
Подобно акту воспроизводства, в важнейшем, творческом акте, "бьющем ключе" содержатся как жертвоприношение и приближение, так и совпадение жизни и смерти. Точка, находящаяся точно посередине между двумя полюсами, точка, в которой напряжение порождает третий более высокий элемент, и является "моментом поворота". Этот постоянно бьющий ключ есть вечная метаморфоза и, подобно жизни и смерти, он также есть вечная жизнь, в которой нет ничего вечного. Именно непроизвольный характер этого потока раскрывает благодать трансформации, которая, как бы появившись издалека, проникает в человека и проходит сквозь него. Таким образом, творческий человек осознает себя, как "устье", сквозь которое проходит то, что родилось в самых глубинах земной ночи. В этом потоке творчества происходит нечто очень важное, что не воплощено в своем источнике, поскольку он есть "тайна", или в творчестве, поскольку оно временно и потому обречено на смерть. Только та точка источника, в которой поток вырывается из тьмы на свет и является, одновременно и тьмой, и светом, является поворотной точкой перехода и метаморфозы. Ее нельзя найти и зафиксировать; в любой момент она является творением из ничего, независимым от своей истории, и, будучи чистым настоящим, она независима, как от своего прошлого, так и от будущего.
Это тот самый поток, в котором "Знание дается". Это знание включает в себя Божье знание известного; но в нем тот, кто бьет ключом, чувствует также и возбуждающую его силу. Точка поворота и бьющий ключ -это дуальность, столкнувшаяся с дуальностью любящего и знающего Бога. Но в этой высшей драме любви Бога и человека, в этой драме творчества, тот, кто поворачивается и преображается, тот, кто бьет ключом, не является партнером божества; он -среда, через которую проходит божество, он - его уста и выражение. Ибо то, что поворачивается в нем и бьет из него, честь само божество. И, тем не менее, это знание земного все же несет в себе библейское чувство воспроизведения -связь, настолько фундаментальную, что даже зоолог, который слишком далек от иудейской Библии, чтобы считаться человеком непредубежденным, пишет: "Встреча, которая ведет к воспроизводству, предполагает наличие простейшего "знания" общности, поиск существ того же самого вида".
Это та же самая драма, которая разыгрывается между божественным знающим и земным знаемым, который в своем потоке жертвоприношения и является, и становится творческим. Ибо то, что происходит сейчас, происходило и на заре времени: в момент сотворения мира. Поэтому:
... оно ведет его, показывая ему то, что создавалось
в радости И зачастую решение одной задачи лишь порождает новую.
И снова, в ходе этого первичного акта обретения творчества, акта сотворения мира, достигается тот "поворотный момент", в котором как творец и творение, так и зачатие, рождение и обретение творчества сливаются друг с другом. Творческий процесс есть как возникновение и рождение, так и трансформация и возрождение. Как сказали китайцы: "Трансформация есть созидание".
Восторг того, кто бьет ключом, отражается в спокойствии творения. Постоянное самообновление и зависимость от милости того, кто вечно бьет ключом, - это человеческая метафора вечного возрождения всего, что было сотворено. Восхитительный бессмертный фонтан творчества бьет в человеке точно так же, как и в природе; воистину, только погрузившись в поток творчества, человек становится частью природы, еще раз присоединяется к "единой реальности" бытия, в которой никакая долговечная не может долго существовать, ибо все в ней является трансформацией.