– Расскажи про то, как бежал из лагеря! — Мюллер скрестил руки на груди и снова принялся внимательно вглядываться в лицо пленного.

– Я не бегал, нас освободили, господин генерал!

– Рассказывай с самого начала! — приказал Мюллер, не меняя позы.

– В лагерь я попал…

– Нет, про тот день, когда освободили! — уточнил, выслушав первые слова перевода, бригадефюрер.

Историю про «олимпийские игры» Бойке уже слышал, а потому несколько отвлекся, размышляя о том, что он, наверное, никогда бы так не поступил с пленными. Нет, Освальд был убежденным нацистом, но, сталкиваясь по роду службы с «унтерменшами», воспринимал их не как карикатурных полуобезьян, а как упорного и умелого врага. Точнее, верил он в неоспоримое превосходство немецкой расы в целом над другими, но именно как общности людей, ведомых к своей цели гениальным фюрером, а не как сборище сверхсуществ. Тут, опять же, сказывался характер его службы — слишком часто «истинные арийцы» вели себя по отношению друг другу совсем не так, как предполагала идея «О великом братстве германской крови».

– …вы уверены, что он сам вызвался на бой? — Вопрос Мюллера оторвал унтерштурмфюрера от логических построений.

– Да, господин генерал! Я этого пленного не помню, он, похоже, недавно к нам в лагерь попал, но драться он точно сам вышел. Даже назад в толпу одного из выбранных оттолкнул.

– Интересное поведение, ты не находишь, Артур? — обратился Мюллер к Небе.

– Я с таким самопожертвованием уже сталкивался… — пробормотал начальник Крипо. — Не то что на драку, на расстрел сами выходят. Но редко.

– Нет, я имею в виду то, когда он решил «засветиться». Ты слышал, с какой легкостью он разделал этого громилу в открытом бою. Как тебе кажется, для человека с такими навыками составило хоть какую-нибудь проблему бежать во время, скажем, вывода на работы, а? Я полагаю, что нет. И учти, что, несмотря на всю тупость лагерного начальства, после такой славной драки его бы сразу взяли на карандаш. Следовательно?

– Он решил показать себя приезжим! — догадался Небе.

– А это значит, что приехали они именно за ним! — закончил Мюллер.

– Да, но почему неизвестные, если уж их признали за своих, просто не забрали его с собой?

– А ложный след? Полтысячи русских, разбегающихся по округе, способны серьезно спутать карты полевой полиции и Службе безопасности.

– Разрешите обратиться, бригадефюрер? — подал голос Бойке и после одобрительного кивка Мюллера продолжил: — Насколько я успел выяснить, они не разбежались, как этот, а были уведены колонной на юг.

– Они ведь не бесследно растворились, так?

– Совершенно верно! На счету этих людей, похоже, несколько нападений на гарнизоны южнее Слуцка, хотя эти данные сложно назвать точными… Захват склада трофейного вооружения на их счет я бы относить не стал, он неплохо охранялся, и для захвата такого объекта нужно нечто большее, нежели толпа бывших пленных.

– Все эти подробности сейчас совершенно не важны! Меня куда как больше интересуют эти неизвестные в немецкой форме, которые так легко сошли за своих при дневном свете и близком общении!

Мюллер повернулся к пленному, испуганно следившему за бурной дискуссией:

– А теперь вам придется вспомнить, как выглядели эти гости… — «Как мягко стелет! — обратил внимание на изменившийся тон начальника Освальд. — Если до этого он говорил резко, почти приказывал, то сейчас прямо добрый дядюшка, разговаривающий с непутевым племянником!»

– Главного я запомнил плохо — он рядом с начальником сидел… Помню только, что он еще лавку брезгливо так отряхнул.

– Какую лавку? — дослушав перевод до этого места, Мюллер перебил говорившего, впрочем, никакого раздражения в его голосе не слышалось, скорее он напоминал школьного учителя, помогающего нерадивому ученику вспомнить забытое.

– Так для него я ее и принес.

– Лавку принес, как отряхивал, помнишь, а как выглядел — нет? — с веселой угрозой в голосе спросил допрашивающий. Бойке на секунду показалось, что Мюллер для поддержания образа сейчас погрозит русскому пальцем.

– Ну, он такой чернявый. Роста не очень высокого, на полголовы ниже меня. Нос острый.

– Вот видишь, а говорил «не помню»! — подбодрил Самчука Мюллер. — А погоны у него какие были? — И бригадефюрер выразительно похлопал себя по плечу.

– У этого-то? — наморщил лоб пленный. — А вот как у вас петлицы! На одной две закорючки, а на другой… На другой — три пуговки! Как у того! — И русский показал связанными руками на Освальда.

Мюллер повернулся к Бойке, потом снова посмотрел на Самчука:

– Может, и ромбик у него на рукаве такой же был, а? Ну-ка, унтерштурмфюрер, подойди сюда, пусть получше рассмотрит! — не оборачиваясь, поманил он Освальда.

С полминуты русский рассматривал вышедшего на освещенный «пятачок» Бойке, затем задумчиво почесал подбородок и ответил:

– А ведь верно, господин генерал! И буковки такие же на рукаве и даже галстух!

– Спасибо! — совершенно неожиданно сказал Мюллер и сделал знак переводчику следующую фразу не переводить. — Этого под круглосуточную охрану! Пускать кого бы то ни было только по моему личному разрешению! Ты, Бойке, снимаешь с него словесные портреты остальных. Мягко! Никакого насилия не разрешаю! Не забудьте его накормить! Артур, мы едем в этот лагерь!