Внезапно он ощутил, что каждое, даже самое простое движение доставляет ему удивительную радость. Ход времени замедлился. Он погружал ладони в воду, соединял их ковшиком и, поднимаясь, следил, как вода сочится между плотно сжатыми пальцами и падает обратно в ручей. Он ощущал своё дыхание, сокращение мышц, он слышал журчание ручья, видел буйные заросли какого-то сорняка на берегу; внезапное ощущение полноты жизни было пронзительным и забытым с детства. Оно проснулось оттого, что в нескольких метрах отсюда лежало тело человека, от которого по слепому стечению обстоятельств всё это ушло. Он не мог больше умываться в ручье, ходить, разговаривать, чувствовать мокрый браслет часов, которые забыл снять с руки.

Алексеев выбрался на поляну, оделся и присел на бревно. Дневное чувство раздражения пропало, осталась спокойная, бездумная усталость. В листьях деревьев возились, устраиваясь на ночлег и сонно переругиваясь, птицы, тихонько шелестел ветер, на пределе слышимости в поле гудел трактор. Солнце быстро садилось, по тускло-красному диску протянулись ленты облаков, сразу стало прохладно. Из низин потянулся туман, заволакивая поле, дорогу, дальний лес. На поляне потемнело. Разбитый вертолёт иногда поскрипывал, в нём что-то звенело и постукивало, как будто вертолётный домовой бродил по салону, открывал и закрывал крышки и лючки, прощаясь с машиной. Алексеев разжёг костерок. Тени сразу придвинулись, поляна стал совсем маленькой, вечерние, яркие звезды тоже пропали.

В портфеле нашёлся термос с остывшим чаем, галеты и консервы. Есть не хотелось. Алексеев бросил в термос несколько листьев брусники и пил кружку за кружкой, слушая, как ветер сонно бродит в верхушках деревьев. Время растеклось в огне маленького костра и исчезло.

Становилось холодно. Устроившись поудобней, Алексеев незаметно задремал и не увидел, как на фоне ночных облаков появились шатающиеся столбы света. К месту катастрофы приближалась колонна автомобилей из гарнизона, таща за собой гудение моторов, лязг металла, громкие голоса, новый день и старые заботы.

– До свидания, товарищ старший лейтенант!

Щёлкнул электрический замок калитки, и дневальный по объекту поплёлся к домику дежурной смены – досматривать через окно программу «Утренняя почта».

Я поставил «дипломат» на землю и полез за сигаретами. Утро началось хорошо! Суббота была нелётной, в плановой таблице стояли только тренировочные полёты пилотажников. Демонстрационной группе радиолокационное обеспечение не требовалось: они крутились над аэродромом, и руководитель полётов управлял ими визуально, с КДП. Зная, что сегодня работы не будет, заступающий начальник смены особенно не придирался, мы быстренько проверили станции и оружие, а рапорт о сдаче дежурства я всегда писал сразу после заступления.

Впереди был свободный день, и я решил съездить в Москву. Огляделся, высматривая попутную машину. Бесполезно. Стоянки под охраной, на аэродроме пусто, обед на ЗКП повезут ещё не скоро, а к «глухонемым», у которых, как известно, «что ни выходной, то проходной», проситься бесполезно. Они попутчиков не берут никогда. Наверное, не разрешают им.

Значит, надо идти пешком до автобуса. Ну что ж, погода хорошая, а полтора километра – не расстояние. Идти нужно было через поле, принадлежавшее колхозу «Подмосковный», нашим шефам или подшефным – я всегда путал. Колхоз был из разряда «40 лет без урожая», на окружающих аэродром полях произрастало что-то хилое с жёлтыми цветочками. Колхозный агроном эти растения гордо называл «кормовыми культурами», а, по-моему – обычные сорняки. По его словам выходило, что рекордных урожаев никак не удаётся добиться из-за пагубного воздействия на нежные растения электромагнитных волн от наших станций. Кто бы спорил. Правда, на лопухи и лебеду СВЧ почему-то не действует. Если бы на ВДНХ проводили выставку сорняков, наши смело могли бы рассчитывать на золото.

По утоптанной тропинке я прошёл через поле и выбрался в переулок. Деревня уже проснулась, вдоль обочин стояли машины с московскими номерами, из-за заборов слышались голоса и смех. Павильончик автобусной остановки был расписан в несколько слоёв: нижний слой весёленькими ромашками, а верхний – разнообразными надписями и поясняющими их картинками. Писали фломастерами, аэрозольными баллончиками и, по-моему, даже лаком для ногтей.

Напротив остановки на лавочке у забора сидела женщина и читала книжку, а рядом с ней играла маленькая девочка, на вид лет четырёх. Девочка была нарядно, по-городскому одета и игрушки у неё были яркие, весёлые: зелёная лопатка, разноцветные пластмассовые кубики, большая кукла в коляске, что-то ещё. У калитки была свалена большая куча речного песка, и девочка, наверное, была вне себя от счастья: впервые в жизни она видела столько чистого, жёлтого песка, который был в её безраздельной собственности. Она увлечённо копалась в нём, не замечая ничего вокруг.

Вдруг по дороге мелькнула тень. Вдоль шоссе на предельно малой высоте знаменитым «кубинским ромбом» шла четвёрка МиГ-29. Машины летели в сомкнутом строю, настолько синхронно выполняя все эволюции, что казалось, будто они связаны прозрачными тросами. Тогда ещё самолёты пилотажной группы не были ярко раскрашены, но и обычный камуфляж на солнце смотрелся очень красиво. Блестело остекление кабин, оптика самолётов. Машины стремительно и беззвучно приближались. Слегка покачиваясь, звено заложило вираж, заходя на дембазу, прошло над деревней и закончило программу фигурой «брызги шампанского».

Я, проводив взглядом, пилотажников, привычно сглотнул, чтобы восстановить слух, посмотрел на девочку и… у меня перехватило дыхание.

Прошло уже более двадцати лет, но я до сих пор в мельчайших подробностях помню, как ребёнок, бросив свои игрушки, упал ничком в песок, закрывая голову руками тем характерным, инстинктивным жестом, который я видел только в кадрах старой кинохроники про Великую Отечественную и Вьетнам…