Звонит телефон – Яблонская уходит в другую комнату с трубкой, зажатой между плечом и ухом.

– Ты художница? – спрашиваю я Алису.

– Ага. А ты кто?

Возвращается Яблонская.

– Ты хотел сыграть в шахматы.

– Я хотел поговорить о шахматах, – уточняю я формулировку.

– Что же ты хотел мне сообщить?

Яблонская замечает, что я покосился на ее подружку, и успокаивает меня:

– Алису это все не интересует. Ты можешь спокойно говорить при ней.

– Откуда ты можешь знать, что меня интересует? – девочка берет мою чашку, собирается сделать глоток, не делает, ставит на стол.

– Алиса, моя девочка, ты ведь даже не знаешь, о чем мы говорим! – говорит Татьяна чуть громче, чем этого требует небольшая комната.

– Не называй меня так, как ее! – Алиса вскакивает с кровати, в два шага оказывается у двери и, прежде, чем выйти, передразнивает: «Моя де-воч-ка!»

«Раз, два, три, четыре…» – считаю я удары сердца, заполняя пустоту паузы пузатыми секундами.

– Не обращай внимания, – говорит Яблонская. – Она ревнует. В том числе, и к тебе. Что там насчет шахмат?

Я задумываюсь на секунду. Голова соображает не совсем четко. Что я собирался ей сказать? Что хотел от нее услышать? Мне приходится выбрать самую простую технологию – откровенность.

На белом пластике столика забытым Алисой угольком я воспроизвожу упоминания о шахматах, которые встретились мне за последние пару дней.

– Слишком много шахмат? – переспрашивает Яблонская, когда я заканчиваю свой рассказ – мне потребовалось минут десять.

– Что ты думаешь об этом?

– Знаешь, сейчас мне кажется, что ты действительно брат Дали. Он тоже любил изображать факты на бумаге.

– Не имеет значения, чей я брат. Два наших общих знакомых покончили с собой. Другие наши общие знакомые думают, что причина самоубийств – это ты. Я ищу подлинную причину, поэтому пришел к тебе.

– Как я могу быть причиной самоубийства? Самоубийство – это то, что человек совершает сам, без посторонней помощи.

– То есть, ты считаешь, что между смертью Дали и Пикассо нет никакой связи?

– Я этого не говорила. Но связующее звено – это понятие, а не человек.

– Кто же? – спросил я. – Или что?

– Тренинг, – ответила Яблонская.

На кухне Алиса разбила тарелку.

– Пикассо не посещал Тренинг, в отличие от Дали, – я достал из кармана сигареты, при этом выпала визитка Малевича, которую я поймал в воздухе и спрятал обратно.

– Откуда тебе это известно, Альбрехт? Ты знаком со списками участников Тренинга?

– Нет.

– Что ты вообще знаешь о Тренинге кроме того, что это слово из восьми букв?

– Из семи. Я знаю, когда проходил Тренинг. Знаю, как изменилось поведение Сальвадора Дали после того, как занятия закончились…

– «Занятия»? – ее спина выпрямилась, глаза смотрели с еще большей издевкой. – О каких занятиях ты говоришь? Тренинг – это не занятия, которые начинаются в какой-то момент, а потом в какой-то момент заканчиваются. Ты можешь ничего не знать о Тренинге, и тем не менее участвовать в нем. Как ты думаешь, Альбрехт, что происходит с тобой в последнее время? Как бы ты это назвал? Твой сводный брат назвал бы это «Тренинг».

Алиса снова вошла в комнату и неслышно села на кровать возле Яблонской. Расстояние вытянутой руки плюс несколько сантиметров – Алиса еще сердится.

– Тренинг уже идет, – голос Яблонской звучал монотонно и достаточно равнодушно, как если бы она рассказывала о том, что ела на обед. – Участников Тренинга в твоем теперешнем окружении гораздо больше, чем ты думаешь. Ван Гог, Миро, Роден, Шагал, Гойя… Теперь еще и ты, Альбрехт. Все стали тренерами и тренируемыми, что, по сути, одно и то же. Тренинг находится всюду, и это равносильно тому, что его нет вовсе.

Она диктовала в меня слова, словно в диктофон – я и не пытался анализировать сейчас то, что она говорила.

– Кто звонил? – спрашивает Алиса Яблонскую.

– Когда?

– Десять минут назад. Когда ты уходила в другую комнату.

– Шишкин. По работе, – Яблонская меняет позу, в результате чего приближается к Алисе на десять сантиметров белой ткани.

– Я хочу узнать о Тренинге больше, – их флирт не давал мне сосредоточиться.

– Узнаешь, – пообещала Татьяна. – Если останешься здесь.

Я так и не понял, что она называла словом «здесь» – эту комнату, этот город или вообще «здесь».