Этот принцип толкнул зелотов на восстание, когда в начале I века Август издал указ о повышении налогов. Этот же мотив спровоцировал восстание 66 г. н. э., завершившееся трагическими событиями в Иерусалиме и Масаде.

В Иерусалиме, где саддукеи оставались руководящим слоем, согласие с требованиями римлян стоило невероятных усилий.[521] В Галилее склонялись к применению силы. Зелоты (или sicarii, буквально «головорезы», как именовали их римляне) были партизанами, которых часто называли просто «галилеянами».[522]

Ни ессеи, ни зелоты не упоминаются в евангелиях. Такое умолчание вызывает множество догадок. В основном, предлагаемые объяснения основаны на том, что авторы евангелий хотели сохранить в тайне принадлежность Иисуса к ессеям или же скрыть от читателя планы Иисуса и его последователей организовать восстание зелотов с привлечением народных масс.[523] Среди его учеников, даже среди ближайших, были зелоты. Возможно, Писание именует зелотом также Иуду Искариота. Прозвище «Искариот» совсем не обязательно должно означать «человек из Кериота», как это часто понимается (например, Лапидом), но может являться арамейским искажением слова sicarii. Таким образом, Иуда вполне мог получить прозвище «головорез».[524] Ученики Иаков и Иоанн (сыны Зеведеевы) получили прозвище «сыны грома», указывающее на их принадлежность к зелотам. Возможно, и Симон Петр был зелотом: о нем сказано, что он обнажил меч и отсек ухо еврейскому слуге Малху в момент ареста Иисуса. Именование Бар Иона («сын Ионин». – Матф. 16, 17) также дает основание предполагать его принадлежность к зелотским группам.[525] Кольпинг пишет:[526] «Именование БарИона, примененное к Симону Петру, выдает в нем члена террористической группировки». В перечислении апостолов у Луки (6, 15) представлен ученик по имени «Симон, прозываемый Зелотом». А если предположить, что ученик Андрей, брат Симона Петра, тоже был зелотом, можно сделать вывод, что зелотов среди учеников было достаточно много.[527] Потому недоверие со стороны римлян было в каком-то смысле обоснованным.[528]

Но сам Иисус не мог быть зелотом. В самом деле, некоторые из его слов, например о том, что он пришел принести не мир, но огонь и меч (Лук. 12, 49; Матф. 10, 34), а также прямой приказ ученикам вооружиться мечами (Лук. 22, 36), дают повод предполагать в нем зелота. Но это абсолютно не соответствует тому, что он сказал ученикам, сообщившим, что у них есть лишь два меча; его ответ был: «Довольно» (Лук. 22, 38). Восстание зелотов едва ли можно было начать с двумя мечами. Лука особенно подчеркивает отвращение, с которым Иисус относился к любому насилию, хотя иногда и в его евангелии можно заметить некоторый воинственный настрой. Когда Петр ранит ухо «первосвященнического раба», Иисус тут же пресекает любые дальнейшие действия, прикасается к уху и исцеляет раненого, творя свое последнее чудо. Он не допускал никакого насилия в своем присутствии, даже если оно совершалось ради него.

Предположения таких авторов, как Кармайкл и Леманн, считающих, что Иисус возглавлял отряд зелотов, неубедительны. Апологет зелотской теории, разумеется, может возразить, что многочисленные евангельские свидетельства миролюбивого нрава Иисуса, тем не менее, не означают безоговорочно, что Иисус был абсолютным пацифистом. Ведь совершенно очевидно, что одной из стратегических задач евангелий было стремление показать, что Иисус не имел никакого отношения к движению сопротивления римским властям. Однако невозможно игнорировать Иисусово отрицание силы и его готовность к примирению на любых условиях, красной нитью проходящую через евангелия. Допустим, это не так ярко проявляется по отношению к римским оккупационным силам (что само по себе вызвало бы подозрение), но в полной мере очевидно в отношениях Иисуса со своими братьями-евреями. Не существует, кроме того, ни одного указания на то, что Иисус по каким-то причинам отклонился в этом вопросе от отношения своего учителя Иоанна. Достославная гармония между учениями Иоанна и Иисуса,[529] описываемая авторами евангелий, подтверждает обратное. Более того, если бы Иисус действительно был бунтарем-зелотом, этого было бы уже достаточно, чтобы его имя оказалось в списках зелотов в хрониках тех лет, подобно тому, как упомянуты имена лидеров повстанческих движений у Иосифа Флавия.

Иисус, по всей видимости, принадлежал к умеренному крылу религиозных евреев своего времени, к тем, кто возлагал свои надежды на Господа воинств, и лишь на Него одного, и мирился с римским господством, пока Господь воинств не возвестит установление Царства Божьего на земле. В этом он отличался от зелотов, «которые были одержимы идеей установления Царства Небесного своими собственными руками и глубоко верили в то, что Господь воинств поможет им в их благочестивом деле».[530] Кюнг пишет:[531]

Притча о прорастающем семени (Марк. 4, 26–29) служит хорошим тому примером.

При этом нельзя не упомянуть тот факт, что Иисус оказал решающее влияние на таких воинствующих радикалов, как Томас Мюнцер или Че Гевара, ставших символами всемирного революционного молодежного движения «с внешностью Иисуса». Между тем, в целом Иисус изображен «Князем мира»{28}, стремящимся произвести перемену лишь исходя из перемены внутренней, уверенным при этом, что Спаситель Израиля, Мессия, должен явиться скоро и рассеять врагов. Ганди и Мартин Лютер Кинг могли с большим пониманием цитировать его, нежели Томас Мюнцер и Че Гевара.[532] Спустя сорок лет после смерти Иисуса еврейские христиане в мыслях и поступках брали пример со своего раввина из Назарета: они не приняли участие в восстании зелотов против Рима, но удалились в Пеллу на восточном берегу Иордана и там основали новую общину.

Было бы заблуждением считать, что Пилат нашел ответ на вопрос о том, был ли Иисус членом движения зелотов, проведя тщательное слушание дела; или что он обременил себя хлопотами по организации под своей опекой регулярного слушания по делу предполагаемого бунтовщика; или что он склонялся к тому, чтобы отпустить подозреваемого. Человек, арестованный по подозрению в подстрекательстве к бунту накануне Пасхи 30 г. н. э. в таком бурлящем городе, как Иерусалим, мог рассчитывать разве что на чудо, и это при том, что сам он будет вести себя исключительно мудро.