С января 1842 года в Кельне стала издаваться «Рейнская газета». Вскоре Маркс начинает активно с ней сотрудничать, а в октябре занимает пост редактора. Газета приобретает отчетливую оппозиционную направленность. В число зарубежных корреспондентов входил и Фридрих Энгельс, который присылал свои статьи из Англии. В ноябре 1842 года именно в Кельне Маркс впервые встретился с Энгельсом; тот был здесь проездом в Англию.

В 1843 году Маркс женился на Женни фон Вестфален, с которой он был обручен еще студентом. В октябре 1843 года молодая чета перебирается в Париж. Здесь Маркс познакомился с поэтом Генрихом Гейне. Вскоре они становятся друзьями, часто встречаются и беседуют на темы, которые волновали их обоих.

— На всем лежит печать денег, — с грустью размышлял Гейне, — на всем лежит страх, который они сеют. В Париже, как в Спарте, есть свой храм страха. И этот храм — биржа, в залах которой все трепещут. Каких-то пятьдесят лет тому назад французы поклонялись в соборе Нотр-Дам богине разума, а теперь с большим рвением поклоняются богине страха — деньгам. Неужели это Франция, родина Просвещения, где смеялся Вольтер и плакал Руссо? Как азиаты почитали Магомета пророком Аллаха, так мы, европейцы, почитаем барона Ротшильда пророком нового бога. Я иногда бываю в его конторе, чтобы наблюдать, как народ, и не только избранный народ Божий, но и все прочие народы, склоняется и сгибается перед ним. Спинные хребты так изгибаются и извиваются, что, пожалуй, самый лучший акробат не сможет соперничать с ними в этом искусстве.

Генрих попытался показать, как изгибаются и склоняются перед Ротшильдом просители, но у него это не получилось, он извинился и продолжал:

— Я видел людей, которые, приближаясь к великому барону, судорожно вздрагивали, точно от прикосновения к вольтовому столбу. Уже перед дверью его кабинета многих охватывает благоговейный трепет. Несколько лет тому назад, придя как-то раз к господину фон Ротшильду, я увидел ливрейного лакея, проносившего по коридору его ночной сосуд, а биржевой спекулянт, оказавшийся здесь в эту минуту, почтительно снял шляпу перед могущественным горшком. Я заметил себе имя этого человека и убежден, что со временем он станет миллионером. — Генрих поднял руку, как это любят делать проповедники. И заговорил с пафосом: — Истинно, истинно говорю вам: деньги — бог нашего времени, а Ротшильд — пророк его! Деньги всесильны. Барон Джеймс Ротшильд покупает все. Он не знает ни одной музыкальной ноты, но Россини был у него другом дома. Все подвластно деньгам — талант, любовь, жизнь».

Впрочем, будучи романтиком, Гейне не разделял социалистических устремлений молодого Маркса: «Социалистическое будущее пахнет кнутом, кровью, безбожием и обильными побоями». Их сближало то, что оба не принимали еврейство и отличались нетерпимостью, что находило выражение в их едких нападках на врагов, а подчас и на друзей.

Генрих Гейне так отзывался о Марксе и Энгельсе: «Более или менее скрытые вожди немецких коммунистов — больше логики, сильнейшие из коих прошли школу Гегеля, и это, несомненно, способнейшие головы и энергичнейшие характеры Германии. Эти мастера революции и их беспощадно решительные ученики — единственные живые люди в Германии, и боюсь, что им принадлежит будущее».

В феврале 1844 года выходит первый номер «Немецко-французского ежегодника». Среди его авторов Генрих Гейне, Михаил Бакунин, Моисей Гесс и, конечно же, Маркс с Энгельсом. У Маркса две статьи: «К критике гегелевской философии права» и пресловутая «К еврейскому вопросу», которая была написана еще в Германии осенью 1843 года.

Суждения Маркса по еврейскому вопросу производят отталкивающее впечатление. Для него еврейский вопрос — это вопрос о процентщике-«жиде». Он пишет: «Вопрос о способности еврея к эмансипации превращается для нас в вопрос: какой особый общественный элемент надо преодолеть, чтобы упразднить еврейство? Ибо способность к эмансипации современных евреев есть отношение еврейства к эмансипации современного мира. Это отношение с необходимостью вытекает из особого положения еврейства в современном порабощенном мире.

Постараемся вглядеться в действительного еврея-мирянина, не еврея субботы, как это делает Бауэр, а в еврея будней.

Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие.

Каков мирской труд еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги.

Но в таком случае эмансипация от торгашества и денег — следовательно, от практического, от реального еврейства — была бы самоэмансипацией нашего времени.

Организация общества, которое упразднило бы предпосылки торгашества, а следовательно, и возможность торгашества, — такая организация общества сделала бы еврея невозможным. Его религиозное сознание рассеял ось бы в действительном, животворном воздухе общества, как унылый туман.

Эмансипация евреев в ее конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства.

Что являлось, само по себе, основой еврейской религии? Практическая потребность, эгоизм.

Деньги — это ревнивый бог Израиля, пред лицом которого не должно быть никакого другого бога».

Маркс полемизирует здесь с утверждением Бруно Бауэра, что еврейский вопрос есть в основе своей вопрос религиозный. Он не приемлет этого справедливого положения, поскольку стоит на отчетливо антирелигиозных позициях. И Маркс указывает на недостаточность чисто политической эмансипации, потому что при ней остается еще религия. В этой статье Маркса отчетливо проявился его антисемитизм. Английский историк Пол Джонсон полагает даже, что марксова теория коммунизма явилась конечным продуктом теоретического антисемитизма Маркса. Спиноза первым показал, как критику иудаизма можно использовать для радикальных общезначимых выводов. Свой вклад в это внесли французские просветители с их глубоко враждебным отношением к иудаизму. Маркс довел эту критику до логического предела, усмотрев в еврействе заговор злых сил против человечества. В итоге революционный социализм, к которому Маркс пришел в конце 40-х годов, стал расширенной и видоизмененной формой его раннего антисемитизма. Отныне Маркса уже не волновала охота на «ведьм еврейских», теперь речь зашла уже о «ведьмах вообще».