Попал в нос.

Ухо скользнуло Якуне по губам и подбородку, оставляя красный след, и с влажным шлепком упало на пол.

Старуха жалобно взвизгнула, как будто и не она резала гостей, как будто и не собиралась убить их, как будто не лишил жизни ни в чем не повинных коней ее муженек.

— Зачем? — Рыцарь навис над хозяйкой, выдвинул меч из ножен. — Зачем ты это сделала?

— Не убивай, добрый паныч… Я не сама, заставили меня. А я не виноватая… — заныла Якуня, стараясь слиться с печью, стать плоской и незаметной.

— Зачем? Кто заставил?

— Дед заставил!

— А он что ж, такой лютый?

— Жадный он, а не лютый!

— А ты не жадная? — Ярош, поигрывая кордом, встал рядом с Годимиром.

— Я? Нет! Я не жадная! Все отдам! Вон сундук — забирайте все, добрые панычи, благородная неживая! Только не убивайте…

Олешек, уже не шарахающийся от навьи — он вообще очень быстро приспосабливался к любым невзгодам, вызывая тем самым легкую зависть рыцаря, — приподнял тяжелую крышку сундука, заглянул, обалдело затряс головой, а потом вдруг кинулся в угол, судорожно извергая из себя все, съеденное за завтраком и обедом.

Зеленокожая бросила единственный взгляд на содержимое сундука. Презрительно скривилась, но отвернулась.

— И что же там? — еле слышно проговорил Ярош — они с Годимиром достигли прочного дубового ларя одновременно. Под густой бородой разбойника вспучились и заиграли желваки. — Твою мать, курва старая…

Рыцарь с большим трудом сдержался, чтобы не кинуться следом за Олешеком. Рот наполнила едкая слюна, горький комок подступил к горлу.

Сундук примерно на треть заполняли отрезанные уши с серьгами — мужские и женские, пальцы с простыми кольцами и довольно дорогими перстнями, измаранные кровью сапоги — Годимиру почему-то показалось, будто в голенище одного из них мелькнул осколок берцовой кости, — еще какие-то украшения…

Вот так старички… Само воплощение гостеприимства!

Меч словно сам собой пополз прочь из ножен.

— Дай, я! — прорычал рядом Бирюк.

— Людоеды близко, — лениво зевнув, напомнила навья.

— Во-во! — заголосила старуха. — Вот они и заставили! Это не я! Это они! Они приносят. Меняют…

— А ты им мяска, а, старая? — осклабился Ярош.

— Ну да! Жить-то надо…

— Тебе, конечно, надо. А другим?

— Так вы случайно попались! — Якуня то и дело срывалась на визг. — Молодые панычи приходят… Не такие, как вы, злые… Быков, коней приводят… Мы с дедом меняем…

— А случается, и пленных, да? — Ярош занес корд.

— Ну, было, было! — Бабка ударилась затылком о печь. Аж кирпичи вздрогнули. — Пару раз, не больше…

Аделия непонимающе посмотрела на мужчин:

— А что, собственно…

— Ничего, твое высочество, — ответил Годимир. Бросил меч обратно в ножны. Развернулся. Коротко сказал старухе: — Живи. Если сможешь.

— Твоей ненависти хватит на седмицу, — шепнула навья, проходя мимо рыцаря к выходу.

Олешек последовал за ней. Шпильмана слегка пошатывало.

Аделия брезгливо бросила сковородник в угол, приподнявшись на цыпочки, попробовала заглянуть в сундук, но Ярош захлопнул крышку. Королевна фыркнула и вышла из дома.

— Развяжите, панычи… — ныла старуха.

— Обойдешься! — рыкнул Годимир.

— У-у-у, собака… — добавил Ярош, замахиваясь, словно для удара.

Якуня зажмурилась и втянула голову в плечи.

— Тьфу ты, ну ты! — сплюнул разбойник. — Как других резать, так не боялась…

Рыцарь кивнул и пошел к двери. Уже в сенях он услышал стук падения чего-то не слишком тяжелого. Обернулся. Ярош, угрюмо зажимая рану, шагал сзади.

— Что всполошился, пан рыцарь?

— Да ничего… — Годимир пожал плечами. — Почудилось.

На крыльце Бирюк легонько хлопнул словинца по плечу:

— Я сейчас, пан рыцарь…

— Ты не слишком задерживайся. Навья сказала — горные людоеды на подходе.

— Да ну? — Разбойник побледнел. Или показалось в неверном свете клонящегося к закату солнца? — И много?

— Дюжина.

— Ну, вот и отгулял свое, Ярош Бирюк… — Заречанин вздохнул, вытер окровавленные пальцы о штаны.

— Навья выведет к пещере, — попытался ободрить его Годимир.

— Да? Может быть. Во всяком случае, никто не скажет, что я сдался без боя. — Ярош покрепче сжал в ладони лук, движением плеча поправил тяжелый, полный стрел колчан. — Ладно. Идите пока.

Он огляделся, подхватил едва заметный в густой траве кол и принялся деловито подпирать двери избы. Внутри тоскливо орала Якуня.

— Чего это она? — удивился Годимир.

— А я почем знаю? Может, спятила на радостях?

— На радостях? Ну-ну…

Словинец покачал головой и пошел к остальным.