Он поднял при этом руки и казался сильно тронутым, и, кажется, слезы появились у него на глазах. Но я был слишком закоренелым негодяем, чтобы растрогаться подобным зрелищем, и рассмеялся.

— Что! — воскликнул я, — вы думаете о смерти? Готов об заклад биться, что так! Смерть полагается в заключение этого промысла. Ну, что же, пускай она является, когда надо будет. Все мы обречены на смерть.

— Да, — сказал Виллиам, — это правда. Но лучше устроить как-нибудь свою жизнь, прежде чем явится смерть.

Он произнес это страстно, видно, озабоченный мыслью обо мне.

— Хорошо, Виллиам, — сказал я, — благодарю вас. Я, быть может, не так бесчувственен, как кажусь. Ну, говорите, каково у вас предложение.

— Мое предложение, — сказал Виллиам, — имеет целью твое благо, в такой же степени, как и мое собственное. Мы можем положить конец такой жизни и покаяться. И я думаю, что в этот самый час обоим нам представляется самая лучшая возможность к этому, какая была, какая должна или сумеет, или, в сущности, вообще может представиться.

— Послушайте-ка, Виллиам, выложите-ка мне ваш замысел, как положить конец теперешнему нашему образу жизни; ведь об этом идет сейчас речь, а о другом мы поговорим впоследствии. Я не так уже нечувствителен, — сказал я, — как вы меня, быть может, считаете. Но давайте сперва выберемся из этих адских условий, в которых находимся.

— Верно, в этом ты совершенно прав. Мы не можем говорить о раскаянии, покуда продолжаем пиратствовать.

— Это самое, Виллиам, и хотел я сказать. Нам, верно, нужно перемениться и сожалеть о том, что сделано, — а если нет, значит, я не представляю себе, что такое раскаяние. Да об этом деле я, по правде, знаю очень мало. Но самое это дело подсказывает мне, что сначала мы должны бросить это скверное занятие, и в этом я вам помогу от всего сердца.

По выражению лица Виллиама я увидел, что мое предложение ему сильно полюбилось. Еще раньше стояли у него в глазах слезы, но теперь их было еще больше. Но эти слезы были от иной причины. Он так был полон радости, что не мог говорить.

— Послушайте-ка, Виллиам, — сказал я, — вы достаточно ясно заявил, что у вас благое намерение. Возможно ли, по-вашему, нам положить конец нашей злосчастной жизни здесь и выбраться отсюда?

— Да, — сказал он, — для меня это вполне возможно. Но возможно ли это для тебя — это зависит от тебя самого.

— Хорошо, — сказал я, — даю вам слово, что подобно тому, как я приказывал вам с той поры, как посадил вас к себе на корабль, подобно этому вы с этого часа будете приказывать мне, и, что ни скажете, я выполню.

— Ты все предоставляешь мне? Ты говоришь это добровольно?

— Да, Виллиам, добровольно, и честно выполню.

— В таком случае, — сказал Виллиам, — вот мой замысел. Сейчас мы находимся в устье Персидского залива. Здесь, в Сурате, мы продали столько всякого добра, что денег у нас достаточно. Пошли меня в Бассору [350] на шлюпе и нагрузи его оставшимися у нас китайскими товарами. Их хватит тут на полный груз, и уверяю тебя, что мне в качестве купца удастся разместить часть товаров и денег среди тамошних английских и голландских купцов так, чтобы мы смогли воспользоваться ими при любых обстоятельствах. А когда я вернусь, мы уладим остальное. Ты же в это время убеди экипаж отправиться на Мадагаскар, как только я вернусь.

Я сказал, что, по-моему, ему нечего забираться в Бассору; он может отправиться в Гомбрун [351] или на Ормуз и там поступить точно так же.

— Нет, там я не смогу действовать свободно, — там находятся фактории Компании, — и меня могут задержать как контрабандиста.

— В таком случае, — сказал я, — вы можете отправиться на Ормуз, так как я ни за что не хотел бы расставаться с вами на такое долгое время. Ведь вы отправляетесь в самую глубину Персидского залива.

Он возразил, что я должен предоставить ему право поступать так, как он сочтет лучшим.

В Сурате мы получили большую сумму денег, так что в нашем распоряжении имелось около ста тысяч фунтов наличными. Но на борту корабля денег было еще больше.

Я при всех наших приказал Виллиаму взять с собою имевшиеся на шлюпе деньги, закупить на них, если удастся, боевых припасов, чтобы таким образом нам снарядиться для новых похождений. В то же время я решил собрать некоторое количество золота и кое-какие драгоценности, хранившиеся на большом корабле, и спрятать это, чтобы незаметно можно было унести, как только Виллиам возвратится. Итак, сообразно с указаниями Виллиама, я отпустил его в путешествие, а сам перешел на большой корабль, на котором был у нас действительно неисчислимый клад.

Возвращения Виллиама дожидались мы не менее двух месяцев, и я уже стал, действительно, тревожиться о его судьбе. Подчас я подумывал, что он покинул меня, что он применил ту же хитрость и завербовал других. Еще за три дня до его возвращения я чуть было не решился отправиться на Мадагаскар, махнувши на Виллиама рукой. Но старый лоцман, тот, который изображал квакера и в Сурате сходил за хозяина корабля, разубедил меня. А за добрый совет и очевидную верность в деле, которое доверили ему, я посвятил его в свой замысел. Он оказался вполне честным товарищем.