Несмотря на то что победители почти не вмешивались во внутренние дела полисов, жизнь при Кире, видимо, не была счастливой. Когда ионийцы восстали, граждане Эфеса поддержали собратьев, но быстро одумались и впоследствии участвовали в греко-персидских войнах на стороне персов. К началу Пелопоннесской войны (431–404 годы до н. э.) эфесцы успели обрести свободу, которую им даровали афиняне, и войти в Делосский союз. Сначала они воевали вместе со своими освободителями против Спарты, однако, едва представился случай, изменили им, став союзниками недавних врагов. Через несколько лет Эфес вновь обратил взор в сторону Персии, поддержав Кира Младшего в братоубийственной борьбе с царем Артаксерксом. В ответ на предательство спартанцы, влияние которых в Ионии тогда было очень велико, подписали так называемый Анталкидов мир, уступив персам часть Малой Азии, куда вошел и Эфес. Это произошло в 386 году до н. э., а 30 лет спустя, в тот день, когда на свет появился Александр Македонский, сгорел храм Артемиды. Как писал Плутарх, богиня была настолько занята рождением героя, что не нашла времени защитить свой дом.

Шедевр архитектуры, который строился миром больше века и почти столько же радовал людей своей совершенной красотой, погиб всего за одну ночь. Горожане с горечью наблюдали, как с оглушительным треском лопались балки, видели как рухнула крыша и как, раскалываясь, падали мраморные колонны. Стоявшие рядом жрецы предрекали, что Артемида накажет за гибель храма не только Эфес, но и все малоазийские города.

Высушенные солнцем деревянные части перекрытий, зерно, хранившееся в подвалах, тканое убранство, дары, картины, одежда жрецов – все это стало прекрасной пищей для огня. Виновника поймали быстро, хотя он и не думал прятаться – им оказался ничем не примечательный гражданин Эфеса, совершивший злодейство ради славы.

Злодея судили публично и так же совместными усилиями ломали головы над тем, как его наказать. Ни одно преступление не могло сравниться с этим по масштабу, цинизму и глубине бездуховности, следовательно, не было казни, которая могла бы, во-первых, принести соответствующие муки преступнику, а во-вторых, предотвратить похожий поступок. Бросить его на растерзание диким зверям, утопить в мешке, как падшую женщину, или, что для тех мест было привычнее, закидать камнями – всякая, даже самая страшная казнь для него казалась милостью. И эфесцы сделали так: они решили его забыть, наказать забвением того, кто мечтал о бессмертной славе. Писателям запретили упоминать о нем в трудах, даже когда речь шла о пожаре.

Рекламная открытка с маловероятным видом храма Артемиды Эфесской…

…и совсем нереальное представление о том, как он строился (человек в плаще и короне рядом с зодчими, видимо, царь Крёз)

Если бы жители этого города не были настолько просвещенными, если бы не обладали богатой фантазией, если бы среди судей оказалось чуть меньше изощренных умов, злодея бы просто умертвили. Люди, несколько лет пошептавшись на площадях («Один безумец, тот, что сжег наш храм… как его звали, дай бог памяти…»), его в конце концов забыли бы. А получилось иначе. Едва ли не каждый оратор клеймил негодяя, громко называя его имя, всякий литератор считал долгом написать о нем, разумеется, не оставляя своего антигероя безымянным. Весь эллинский мир шептался: «Знаете, какое наказание придумали эфесцы поджигателю? Постановили навсегда его забыть. Никто и никогда не будет упоминать его имени. Кстати, как его звали?…Да, мы его непременно забудем». И забыли, только не бездарного поджигателя, а гениальных зодчих Херсифрона, Метагена, Пеонита, Деметрия и Хейрократа.

Артемисион решили отстроить заново. Казалось бы, хорошее дело, но история возрождения храма обросла таким количеством слухов и откровенных сплетен, что найти истину в этом потоке сегодня не представляется возможным. «Прекрасный храм сгорел, – писал историк Страбон, – и граждане воздвигли другой, более красивый, собрав для того женские украшения, пожертвовав собственное имущество, попросив у соседей и продав уцелевшие в пожаре колонны». Менее благожелательные, например, Тимей из Тавромения утверждали, что «эфесы возводили святилище на деньги, отданные им персами на хранение». Эфесский грек, этнограф и путешественник Артемидор, опровергал подобные подозрения, с гневом восклицая: «Не было у них в это время никаких денег на хранении! А если и были, то сгорели вместе с храмом. Крыша рухнула, и кто бы захотел держать деньги под открытым небом?».

Заботу о восстановлении храма эфесцы возложили на человека, изумлявшего всех своими фантастическими проектами. Именно он, Хейрократ из Александрии, выполнил удивительную планировку родного города и предложил, впрочем, не получив поддержки, превратить гору Афон в гигантскую статую Александра Македонского, держащего в руке сосуд, из которого вытекает река. Однако в Эфесе александриец не проявил особой фантазии, ограничив свою работу масштабами и отделкой. Преклоняясь перед гением Херсифрона, он не стал изменять прежнюю конструкцию, зато увеличил основание, доведя размеры постройки до 109 м в длину и 50 м в ширину.

В тот раз строительство было нетрудным и продолжалось недолго. Все обошлось без особых сложностей, поэтому архитектору не понадобилось ничего изобретать, достаточно было правильно применить то, что уже придумали предшественники. Главный зал, как и раньше, был обрамлен двумя рядами резных колонн. Сооружение стало выше и выглядело еще более величественным из-за удлиненных лестниц: заказчики пожелали, чтобы новое здание возвышалось над городской застройкой, которая за истекшие века вплотную подошла к храму.

Артемисион сохранил черты ионического диптера, несмотря на то что Хейрократ не избежал соблазна использовать пышный коринфский стиль. Украшенные рельефами 36 колонн были признаны лучшим из того, что имел обновленный храм. Середину главного зала вновь заняла гигантская (15 м) статуя богини. Ее видели многие, поэтому то, как она выглядела, никогда не вызывало споров и не требовало догадок. Неизвестный ваятель вырезал из дерева лицо, кисти рук и ступни Артемиды. Остальное тело прикрывало золото или, как утверждали некоторые авторы, драгоценные ткани и украшения. Потолок держался на кедровых балках, а двери были сделаны из бревен, доставленных с Кипра. Кровлю защищала черепица, но не простая глиняная, как прежде, а мраморная, к тому же отполированная до блеска.