Шрифт:
все же их сломили мстительные орды;
и герой Каблешков, гневом распален,
был веревкой скручен — взял его в полон
темный поселянин. Даже лев Бенковски,
в ком смешались чудно Левски и Раковски,
над рекой геройски голову сложил.
Стыдно мне признаться, кем он предан был...
В той неравной битве враг, силен числом,
смёл восторги наши, гордый наш подъём!
Да, удар был тяжек, паника ужасна,
многое померкло, многое угасло.
И опять сказался здесь инстинкт раба,
омрачилась снова родины судьба!
Тяжесть поражений и измен все новых —
плод извечной жизни в тягостных оковах.
Вот что нам великий нанесло урон!
И эпохи этой в хаосе времен
огненно-кровавый будет след светиться,
мрачной и жестокой, ей в веках не скрыться,
вечно ей пред нами тучею стоять,
на историю нашу будет тень бросать,
чтоб не забывали мы тот год кровавый,
год позора, срама и бескрайной славы.
Волов
Панайот Волов (1850 – 26.05.1876)
Бледные, бежали от враждебных орд.
Обливаясь кровью, Волов, храбр и горд,
вскрикнул: «Все пропало, нам не драться дольше,
рухнуло восстанье, нет надежды больше,
Как же нам бесславной смерти избежать?»
Балканы:
— Ни тропы, ни ложа вам не можем дать.
Город:
— У меня лишь петли.
Хижина:
— А на мне проклятья.
Янтра:
— Так скорей, бедняги, все в мои объятья!
Ополченцы на Шипке
11.08.1877 г. – Орловский 36-й и Брянский 35-й пехотные полки; болгарское ополчение. Командующий – Николай Столетов.
Пусть следов позора мы еще не стерли.
Пусть еще рыданья стынут в вашем горле.
Пусть мрачнее тучи, полночи черней
память униженья, горечь прошлых дней.
Пусть еще мы светом и людьми забыты.
пусть народа имя трауром повито,
пусть в прошедшем нашем, точно злая тень —
скорбный день Батака, Беласицы день.
Пусть иные люди осмеять готовы
боль, что принесли нам старые оковы.
Укорить нас гнусной памятью ярма;
пусть твердят, что вольность к нам пришла сама.
Пусть. Но в нашем прошлом, не таком уж давнем
веет чем-то новым, богатырским, славным,
чем-то необычным, что, вздымая грудь,
в ней сумело пламя гордое раздуть:
потому что в грозном, роковом молчанье,
подпирая небо мощными плечами,
вся в костях холодных, кручами остра,
высится седая, мшистая гора.
Памятник огромный подвигов бессмертных;
есть такое место на Балканах светлых,
быль, что сказкой стала у народа, есть.
В ней бессмертье наше, наша жизнь и честь.
Слово есть, что славу нашу окрылило,
что собой затмило даже Фермопилы.
Это слово — имя славной высоты —
обломает зубы злобной клеветы.
Шипка!
Трое суток юные дружины
держат оборону. Темные долины
вторят грому битвы в непреклонный час.
Враг идет на приступ! Уж в бессчетный раз
лезут злые орды по суровым кручам;
на отвесных скалах, брызги крови жгучей,
от кровавой бури свет в очах померк.
Сулейман безумный поднял руку вверх
и кричит: «На Шипке мерзостная челядь!»
Лезут вновь на приступ, наводнив ущелье,
с именем аллаха турки, — но гора
отвечает грозным рокотом: «Ура!»
Пули, камни, бревна вниз несутся градом.
Храбрые дружины, встав со смертью рядом,
отражают натиск злобного врага:
дорога отвага — жизнь не дорога!
Нет, никто не хочет быть последним в войске.
Каждый, если надо, встретит смерть геройски.
Слышен треск винтовок. Турки вновь ревут,
вновь бегут на приступ — страшен наш редут!
Турки злы, как тигры, а бегут, как овцы.