— И Светлану ветром принесло?

— Если б не она, нашлась бы другая.

— Кстати, что вы о ней думаете?

— Трудно сказать. Вы же ее видели. Грудь на уровне мировых стандартов. С фирменной вывеской "Сделано в России". Можно показывать на международных вывесках. А внутренне… Впрочем, не знаю. Вы библию читали?

Мазин кивнул:

— Читал.

— А я нет. Говорят, там Иисус Христос сказал кому-то… или о ком-то, кто согрешил: "Прости его, господи, потому что не ведает, что творит".

— Так Светлана не ведала?

— Думаю, что нет. Девочке улыбнулось счастье — жених с будущим — вот и все. Активной силой был Антон. В этой волоокой девуле он увидел очередную фазу своего восхождения. Решил увенчать успех законным браком с осчастливленной невинностью. Она, правда, путалась с каким-то реактивщиком.

— Здорово вы его не любили! — сказал Мазин.

— Я имел на это право. — И видя, что Мазин хочет возразить, остановил его жестом: — Нет, не ревность! Тут мне просто не повезло.

— А что же?

— Дело в Инне.

— Вы не можете простить, что Тихомиров оставил ее?

— Он ее обворовал.

Мазин почувствовал, что трезвеет.

— Речь идет не о деньгах, разумеется. И не о моральном грабеже.

Мазин ждал.

— Он украл труд ее отца.

Рождественский налил в бокал нарзану:

— Буквально. Я имею в виду неопубликованную работу Кротова.

От коньяка в голове почти совсем ничего не осталось.

— Это сказала вам Инна Константиновна?

— Нет. Я нашел в своей квартире тетрадку с записями Кротова. Это основа диссертации Антона. Без них не было бы даже кандидатской, не то что докторской.

Мазин потянулся к графинчику с коньяком. Рождественский засмеялся:

— Что, разобрало? А мне захотелось минеральной. Но почему наша команда так бездарно играет?

— Мы уже говорили об этом, ей недостает волевых качеств.

Гул голосов плавал в табачном дыму над столиками, смешиваясь с джазом, который канючил что-то невыразимо томное. Но шум не мешал Мазину. Ему казалось, что их накрыли звуконепроницаемым колпаком.

— Чего не скажешь о Тихомирове.

— Но ведь это большой риск! Могла рухнуть вся карьера!

— А кто мог его разоблачить?

— Инна Константиновна.

— Меньше всего. Она искусствовед и не понимает в генетике.

— Зато другие понимают.

— Другие ничего не знали. И судя по тому, что тетрадка находилась у Антона и после разрыва с Инной, никогда бы не узнали.

— Вы думаете, он ее просто положил в карман и ушел?

— Не знаю.

— Разве вы не говорили об этом с Инной Константиновной?

— Нет.

— И ни с кем другим?

— Вы первый.

— Почему?

— Почему с вами или почему ни с кем?

Мазин не успел ответить.

— Почему с вами — я уже старался объяснить. И потому же ни с кем. С вами потому, что нужно же кому-то сказать. Достоевщина. Карамазовщина. А ни с кем — потому что зачем? Зачем?

Рождественский расстегнул пуговицу шерстяной рубашки:

— Зачем вторгаться с зубовным скрежетом в приличную элегию? Все скорбят — зачем же портить удовольствие? Кому нужны непристойные разоблачения?

— Я говорю серьезно, Игорь Анатольевич!

— Серьезно? Да. Конечно, Инна. Вы говорите о ней?

— И о ней.

— Жалко. Мне ее жалко. Она сама по себе. Ее это не утешит. Наоборот. Оскорбит.

— И еще потому, что вы спортсмен?

— Не понимаю.

— Нельзя бить лежачего, а тем более…

— Да. Мне, как нашей команде, не хватает волевых качеств. Кстати, тот гол на последней минуте все-таки можно было забить.

— Мокрое поле.

— Тяжелый мяч.

— А наследие Кротова? Об этом вы думали? Это же не ваше личное дело.

— Наследие? Оно стало достоянием науки. Ведь диссертация осталась. Это главное. "Сочтемся славою".

— С вором?

— Зачем так прямолинейно? Нельзя быть моралистом, если защита морали — профессия!

— Об этом в другой раз. Вы уверены, что Инна Константиновна ничего не знала?

— Уверен. Отец был для нее человеком на пьедестале. Его она бы не уступила.

— Значит, возможны два варианта. Первый. Тихомиров знакомится с кротовскими записями в доме Инны Константиновны, а потом просто похищает тетрадку.